— Мигрени? — У Бретона точно что-то всколыхнулось в подсознании. Но у меня голова никогда не болит.
— Да? В таком случае, считайте себя одним из немногих счастливцев. То, что я переношу после того, как эти прелестные огоньки перестают перемигиваться, описать невозможно. Вы просто не поверите.
— Я не знал, что между такими расстройствами зрения и мигренями существует связь, — заметил Бретон. — Видимо, вы правы, и мне следует считать себя редким счастливцем.
Его голос даже ему самому не показался убедительным. Вера Бретона в возможность путешествий во времени рождалась болезненно, на протяжении многих месяцев.
Он приступил к работе, но обнаружил, что неспособен принимать разумные решения даже по самым простым административным решениям, а уж технические проблемы оставались и вовсе непреодолимыми. С помощью состоявших в штате трех инженеров, Хетти поддерживала деятельность фирмы на более или менее нормальном уровне. Первое время Бретон сидел за своим столом, бессмысленно уставившись на схемы и чертежи, не в силах думать ни о чем, кроме Кэт и роли, которую он сыграл в ее смерти. Были моменты, когда он тщится писать стихи, чтобы выкристаллизовать, а, может быть, сделать отвлеченными чувства, обуревавшие его из-за Кэт.
Глубокие снега зимней Монтаны погребли мир в белом безмолвии, и Бретон следил, как оно смыкается над рядами автомобилей на стоянке под его окном. Безмолвие словно вторгалось в его собственное тело, и он начинал слышать его слепую деятельность — непрерывное перемещение жидкостей, попеременное вторжение воздуха, вкрадчивый радиальный дождь холестерина в артериях…
И с промежутками в шесть-семь дней он совершал переходы — всегда к этой последней сцене с Кэт. Иногда вязы бывали так прозрачны, будто вовсе не существовали, а иногда они стояли черные, реальные, и у него возникало впечатление, что он сумел бы различить две фигуры, двигающиеся у их стволов, если бы не свет витрин и автомобильных фар.
Его восприятие все обострялось, и он уже яснее различал явления, предшествующие переходу. Сначала — постепенное повышение нервной активности, вызывавшее впечатление, будто он избавился от отчаяния, поскольку подъем этот завершался пьянящей радостью бытия. И тут же возникали нарушения зрения — мерцающая точка перед правым глазом, постепенно перекрывающая все вокруг. Едва мерцание исчезало, как реальность смещалась, и он оказывался в прошлом.
Бретон очень удивился, узнав, что другие тоже испытывают зрительные аберрации, так как в детстве он рассказывал о них своим приятелям, но встречал только недоуменный взгляд. Даже родители выслушивали его с притворным интересом в твердом убеждении, что все сводится к яркому свету, запечатлевшемуся на сетчатке. Он научился молчать о переходах и обо всем, с ними связанном, и с годами у него сложилось убеждение, что он, Джон Бретон, уникален, что только с ним бывает подобное. Случайный разговор с Гарри Колдером все это изменил, и вызванный им интерес оказался единственной подлинной зацепкой в унылом и горьком настоящем.
Бретон начал по вечерам засиживаться в библиотеке, сознавая, что ищет воплощения идее, подсказанной его фантазиями об убийце Кэт и лихорадочно бьющейся у него в мозгу. Он прочитал специализированную литературу о мигренях, очень скудную, потом взялся за более общие медицинские исследования, за биографии знаменитостей, страдавших мигренями, и за многое другое, что, как подсказывал инстинкт, могло навести его на верный путь. Прежде Бретон никогда не думал о мигренях, не связывал их с собой. Ему смутно казалось, что они — недавнее порождение стрессов, присущих цивилизации. Из книг он узнал, что они были широко известны и древним культурам, в частности, древнегреческой. Античные греки пользовались термином «гемикрания» — полуголовная боль. В подавляющем большинстве случаев за зрительными расстройствами следовала сильнейшая боль в одной половине головы, приводившая к рвоте. У некоторых, на их счастье, отсутствовал один из этих двух симптомов, а в редчайших случаях отсутствовали оба. Такое состояние называлось «гемикрания сине долоре» — гемикрания без мук.
Бретона особенно поражала точность, с какой его собственные зрительные ощущения описывались другими людьми в другие времена. Медицинские термины были разными — тейкопсия, мерцающие помрачения зрения, но ему особенно понравилось «крепостные фигуры» как наиболее выразительное определение. Термин этот первым употребил Джон Фотерджилл, врач, живший в XVIII веке, который написал: «…особое мерцание в глазах, предметы быстро меняют видимое изображение и обведены радужными зубцами, по форме напоминающими крепостные стены».