— Ведь мы с тобой не видели ни клочка собачьей шерсти, да? — Лот заиграл скулами и ушел к палатке.
— Лот! — крикнул я и заплакал.
«СТАЛО ПОНЯТНО, ЧТО ПРОИСХОДИТ НА ОСТРОВЕ. ПО СЛОВАМ БРАТА, ЗДЕШНИЕ КРОЛИКИ ВЫРОДИЛИСЬ ИЗ НОРМАЛЬНЫХ, ЗАВЕЗЕННЫХ СЮДА КЕМ-ТО ИЗ ОТДЫХАЮЩИХ».
Ночью брат долго не мог заснуть. То рука моя ему мешала, то нога. То дышал я слишком громко. Не мог спать и я.
— По дороге домой купим собаку… — начал я. — Нечего нам тут больше делать. Давай лучше отдохнем у старика?
— Старик приедет через две недели. Отдыхать придется тут.
— Может быть, еще кто-нибудь сюда попросится?
— Мы же ему денег дали, чтобы никто сюда не просился.
— А если на лодке?
— С нашим барахлом? Ты вспомни, что нам говорил старик? О ветрах, штормах, помнишь?
— Давай все бросим и поплывем налегке. А старик потом заберет барахло…
Лот промолчал.
— Это все ты… — начал я, но спохватился и сказал другое: — Предлагал он нам ракетницу, не взяли!
— Ты же и не взял. Ведь это ты позабыл ее на пирсе.
— Потому что ты меня торопил! Я хотел ее сунуть в рюкзак сразу, но ты сказал, что сначала нужно проверить, все ли на месте, а потом уже совать. И я не сунул.
— Нужно было все-таки сунуть!
— Давай попробуем на лодке, налегке?
— В крайнем случае попробуем. Спи!
Но мы все равно не спали. Лежали в темноте и слушали шум ветра, под вечер задувшего ровной волной с юго-запада. Полог в головах палатки прогибался и свистел невидимыми дырами. И я услышал… или показалось? Да, какой-то шорох. Потом еще…
— Ты слышал? — толкнул я брата.
— Слышал.
Сквозь шум ветра доносилось негромкое царапанье по ракушечнику. Я расстегнул полог и выглянул. Ни одной звездочки!
— Делать нечего, пойду посмотрю.
— Сходи, если не страшно, — предложил Лот.
— Зачем ты сказал? Теперь страшно!
Я все еще стоял на коленях, высунув голову из палатки наружу, и не решался вылезти целиком.
— Лезь, я с тобой! — подтолкнул меня Лот.
Мы вылезли, осмотрелись. По ракушечнику шуршал линь, который я забросил на крышу хибары сушиться.
В палатку лезть не хотелось, и мы запалили костер. Лот, бросивший курить, достал сигареты. Я протянул к ним руку.
— Это ведь совсем скверно, курить ночью! — сказал Лот и выкинул сигарету в огонь.
Поленья, пропитанные мазутом, светили в стороны синими языками. Я обернулся и… покрылся холодным потом: вокруг костра сверкали красные донышки чьи-то глаз.
— Ты что?! — вскричал Лот, потом вскочил и кинулся в палатку. И не успел я выхватить из костра горящее полено, как прямо от палатки Лот выстрелил в темноту.
Свистнул гарпун, звонко лопнул привязанный к нему линь. Глаза исчезли.
Утро застало нас у горящего костра. Начинал накрапывать дождь. В довершение всех бед мы не смогли как следует позавтракать: к этому времени консервы, которые мы привезли из дому и не догадались закопать поглубже в ракушечник, вспучило, а рыба, набитая нами в первый день, до того просолилась, что употребить ее в пищу было невозможно.
«НОЧЬЮ МЫ НЕ СПАЛИ. КОНСЕРВЫ ПРОТУХЛИ. ОСТАЛСЯ ХЛЕБ И КИЛОГРАММОВ ПЯТЬ СУХОГО КАРТОФЕЛЯ. ИДЕТ ДОЖДЬ».
Дождь лил, и мы мокли. В палатку лезть не хотелось. О путешествии на лодке к материку не могло быть и речи. Лодка наша до краев была наполнена водой и держалась на плаву из-за пустой канистры в багажнике.
Несколько банок из-под консервов, заменявших нам чашки, уже были в беспорядке расставлены вокруг костра. Обычно так поступал Лот дома, размышляя над чем-то: пил чай из нескольких чашек сразу, разбрасывая их по всей квартире. Мы с мамой относили их в мойку, между собой в шутку называя их «следами». Если бы однажды Лот потерялся, думаю по этим «следам» его можно было бы быстро отыскать.
Остров постепенно превращался из белого в серый — ракушечник впитывал влагу. Мы полезли в хибару и сидели внутри тихо, как мыши. Все промокло: палатка, одежда, доски. Даже воздух над островом, казалось, тоже промок. Повсюду носилась водяная пыль.