— И тем не менее, я хотел бы знать.
Гевен ответил ему что-то по-турецки. Из того, что он сказал, я понял всего одно только слово: kuzu — мясо молодого барашка.
К моему глубочайшему удивлению, равно как и, судя по всему, Гевена, Фишер ответил ему на том же языке.
Поскольку Гевен тут же вскочил на ноги и что-то громко выкрикнул, Фишер тоже выкрикнул ему что-то в ответ и, прежде чем тот успел что-либо ответить, развернулся и стремительно вышел из кухни.
Гевен снова сел на свое место, причем его нижняя губа тряслась так сильно, что, когда он попытался тут же осушить свой бокал, бренди буквально залило его подбородок. Налив себе еще один, он бросил на меня яростный взгляд.
— Pislik! — отрывисто произнес он. — Domuz!
Наверняка какие-нибудь очень грубые турецкие оскорбления, догадался я, но, поскольку они, естественно, предназначались Фишеру, и никому иному, я ничего не ответил и с удовольствием продолжал поедать свое восхитительное рисотто.
Гевен, не спрашивая моего согласия, подлил мне в стакан еще немного бренди. Затем коротко произнес:
— Тост!
Я пожал плечами:
— Тост так тост.
Он торжественно встал, поднял свой бокал:
— Нам нечего больше здесь ждать, на этой стороне океана, так что давайте выпьем, парни, все вместе, да благословит вас всех наш Господь!.. Пей!
Я послушно сделал глоток.
— Благослови всех вас Господь.
Допив свой бокал до дна, Гевен тут же запел:
— «Дай хоть немного счастья всем сержантам и старшинам, всем солдатам и капралам, чьи сыновья сложили за нас свои головы…» Пей!
Я чуть отхлебнул из моего бокала.
— Да благослови их Господь!
Гевен, тяжело дыша перегаром, наклонился ко мне через стол. Почти вплотную к моему лицу. Ощущение, должен заметить, было далеко не из самых приятных…
— А знаешь что? — с явной угрозой произнес он. — Если этот гаденыш скажет мне еще хоть одно слово, я тут же его убью, это уж точно!
— Ну что ты. Он всего лишь только дурак!
Нижняя губа Гевена снова задрожала.
— Ты его что, защищаешь?
— Конечно же нет. С чего бы это мне защищать этого придурка? Но стоит ли он того, чтобы его убивали? По-моему, нет. Фишер слишком глуп и слишком самонадеян!
Гевен недоверчиво сел на место и налил себе еще полбокала бренди. Его нижняя губа продолжала свой замысловатый танец, но уже совсем в ином ключе — он явно пытался справиться с незнакомой для него дилеммой, которую породил мой неожиданный вопрос…
Как раз в это время в кухню зашла чета Хамулов — приготовить все, что нужно, для сервировки ужина «белых людей». Я отметил про себя, что глаза старого Хамула сразу же отметили необычную атмосферу и он начал говорить с Гевеном. По-турецки, само собой разумеется, — более того, похоже, на каком-то странном, скорее всего, деревенском диалекте, потому что мне не только не удалось понять ни слова, но и даже уловить общего направления их беседы. Впрочем, это было не так уж и важно, поскольку в ходе ее Гевен то и дело ухмылялся, а один раз даже громко засмеялся. Но при этом не прекращал прикладываться к бутылочке. Когда же я попробовал, поблагодарив за прекрасное рисотто, ускользнуть в свою комнату, последовала новая вспышка гнева:
— Куда это ты вдруг собрался?
— Тебе ведь, очевидно, надо работать. Ну а я буду только путаться у тебя под ногами…
— Сядь! Здесь ты мой гость, но ничего не пьешь. Почему?
Прямо передо мной стоял почти полный бокал бренди. Я послушно взял его, отпил еще один глоток.
— Нет, нет, не так, а по-настоящему!
Я снова поднес бокал к губам, изо всех сил стараясь изобразить на лице явное удовольствие. Но как только повар ненадолго отвернулся к старому Хамулу, тут же незаметно вылил, как минимум, половину бокала в раковину умывальника. Увы, все мои ухищрения оказались абсолютно бесполезными — Гевен, заметив, что мой бокал уже более чем наполовину пуст, снова долил его до самого края.
Ужин «белые люди» назначили в восемь тридцать, и к тому времени Гевен уже заметно не очень твердо стоял на ногах. Не говоря уж о все больше и больше заплетающемся языке… Всю сервировку делала сама миссис Хамул, в то время как повар, прислонившись к кухонной плите, с полным бокалом в руке и с мстительной улыбкой на губах смотрел, как она накладывает из горшка по глубоким тарелкам абсолютно отвратительного вида варево. Наконец все было готово, и миссис Хамул понесла поднос с тарелками и приборами в столовую…
— Благослови их всех Господь!
— Благослови их всех Господь!
— Пьем!
В этот момент откуда-то со стороны столовой донесся приглушенный вопль, затем чуть более громкий стук захлопнувшейся двери, чьи-то торопливые шаги в коридоре, восклицание мисс Липп: «Ганс, Ганс!» — и… в кухню ворвался разгневанный Фишер. В правой руке он держал тарелку со своим ужином.
Гевен, заметно пошатнувшись, медленно повернулся к нему. Фишер истерически выкрикнул что-то по-турецки и… швырнул тарелку прямо ему в голову!
Хотя тарелка попала Гевену только в правое плечо, а затем, с грохотом упав на пол, разбилась на множество кусочков, немало ее содержимого все-таки оказалось на его лице, с которого тут же начала капать и даже стекать жирная коричневая подлива…
Гевен тупо посмотрел на Фишера, который продолжал яростно кричать что-то по-турецки, затем, когда тот, выкрикнув последнее и, похоже, самое страшное оскорбление, повернулся, чтобы уйти, на лице повара вдруг появилось какое-то необычное выражение. Такого мне у него видеть еще не доводилось — какая-то странная улыбка во весь рот и широко раскрытые, выпученные глаза…
— Monsieur est servi,[5] — протянул, нет, скорее прошипел он, и в тот же момент я заметил, как его рука молниеносно метнулась за лежащим на разделочной доске резаком для рубки мяса.
Я попытался было громким восклицанием предупредить Фишера, но тот успел уже выйти в коридор. А к тому времени, когда я добрался до двери, Фишер уже пятился назад, отчаянно вопя о помощи. Из большого пореза на его лице текла струйка крови, руки были высоко подняты, чтобы защититься от огромного резака, которым, злобно ощерившись, бешено размахивал наступающий на него Гевен…
Когда я в два широких прыжка подскочил к ним и повис на руке Гевена, в коридоре со стороны столовой неожиданно появился сам Харпер, очевидно услышавший наши громкие вопли и шум возни.
— Senden illallah! — во всю глотку заорал повар.
Но Харпер ребром правой ладони резко ударил его по шее, и Гевен, вдруг обмякнув, медленно осел на пол, будто полный мешок, из которого выпустили весь воздух…
Из ран и порезов на лице и обеих руках Фишера обильно текла кровь, и он неподвижно стоял, удивленно глядя на свои ладони, как будто все это было не его, а кого-то совсем другого…
Харпер бросил на меня пристальный взгляд:
— Артур, выведите машину из гаража и подгоните ее к парадному входу. И как можно быстрее!
Я поставил «линкольн», где он велел, и прошел внутрь дома. Похоже, сейчас всем было не до церемоний, и я вполне мог позволить себе небольшие вольности. Так, во всяком случае, мне казалось.
Фишер сидел на стуле в умывальне с мраморным полом, справа от главного холла. Харпер и мисс Липп перевязывали его окровавленные руки полотенцами; Миллер пытался остановить кровь, сочившуюся из раны на лице, Хамулы суетились рядом, не зная толком, что делать…
Увидев меня, Харпер кивком указал на них:
— Спросите у старика, где здесь можно найти ближайшего врача. Только не перепутайте: не больницу, а именно ближайшего частного врача!
— Не надо, я сам спрошу, — слабым голосом пробормотал Фишер, лицо которого стало уже темно-серого цвета.
Я схватил Хамула за руку и подтащил к нему поближе.
В Сариере есть не один, а даже два врача, объяснил турок, но ближайший к нам находится не здесь, а около Биликдере, в противоположной стороне отсюда. Если он дома, его можно хоть сейчас вызвать на виллу по телефону.
Когда Фишер перевел его слова на французский, Харпер отрицательно покачал головой.
— Нет, нет, мы сами поедем к нему, — решительно заявил он. — Заплатим ему пятьсот лир и скажем, что ты случайно наткнулся на лезвия электрического вентилятора. Этого, полагаю, будет достаточно. — Он повернулся к мисс Липп: — Ну а вам с Лео, думаю, лучше остаться здесь, дорогая. Чем меньше нас там будет, тем лучше…