Пятый на его месте поступил бы точно так же.
— Дело не в том, что ты не смог их спасти. А в том, на что я обрёк их всех в этой реальности. За всё есть цена, — Клаус сделал паузу. — И пора платить по счетам.
— По крайней мере в этой вселенной они были счастливы, — тихо заметил Пятый.
Он не знал наверняка, но с разрешения Куратора получил доступ к нужным ему архивам и рассчитал, какое изменение к чему привело. Прогнозы были не радужными.
Но едва ли Клауса это был убедило.
— То, что случилось, не твоя вина. Или не только твоя вина. Мы с ним тоже были близки, и я тоже ушёл, — заметил, наконец, Пятый.
Он ожидал чего-то другого. Что Клаус кинется на него с кулаками. Обвинит в обмане, в смерти братьев и сестёр. Но Клаус замкнулся в мысли, что он один за всё ответственен.
— Глядя на гробы я задавался одним вопросом — почему я избежал этой участи и не лежу рядом с ними? Почему не утонул на набережной? Убеждал себя, что иначе должен был выжить, чтобы помочь тебе. — Клаус вздохнул и коротко взглянул на Пятого. — И я надеялся, что от мысли о спасённом мире и миллиардах жизней, будет легче, но ни хрена.
— Я знаю, — Пятый упёрся локтями в колени. Спина снова заныла, швы поменяли утром, но рана срасталась тяжело. — Куратор и Лайла постоянно мне говорят, — он скривился, — что я герой. Что я спас мир, выполнил миссию. Руководство простило мне самоволку, бонусы, «ты стал ещё большей легендой», — голос Пятого дрогнул. — Какой в этом смысл, если я не смог самого главного. Если они все мертвы, и я даже… я даже не успел, — он замолк, не в силах продолжать. Шумно вдохнул, прежде чем заговорил снова. — Я тебя подвёл. Я вас всех подвёл.
— Мы оба.
Клаус, кажется, хотел сказать что-то ещё, но то ли не мог сформулировать, то ли не решался. Он склонился вперёд, отталкиваясь от скамейки и поднимаясь. Пошатнулся, тряхнул головой и обернулся. Коснулся плеча Пятого пальцами.
— Спасибо, что пришёл, — он вымученно улыбнулся, и улыбка это была лишь отблеском его прежнего.
— Я не был уверен, что мне стоит приходить. Что я не сделаю хуже, — честно сказал Пятый. — Но я должен был тебя увидеть. И всё объяснить и… — он замолк и качнул головой.
— Оу, тогда…
Клаус не договорил, и Пятый поднял голову. Что Клаус удержал? Почему не закончил свой вопрос? Он смотрел на брата и не мог понять, что осталось невысказанным.
— Полагаю тебя ждут? — спросил Клаус.
Пятый коротко кивнул. У него было всё время мира, чтобы вернуться домой, но заслуживал ли он вообще хоть какое-то место называть домом? Лучше бы он провалился обратно в утонувший мир.
Только даже туда он больше попасть не мог.
— Ждут, — едва слышно сказал он. — Не знаю, зачем.
— Не «зачем», Пятый, а «потому что». Ждут, потому что любят, — Клаус сделал шаг назад и сунул руки в карманы. Будто искал там что-то. — Ты знал, что все эти годы они оставляли подарки в наших комнатах? Они всегда нас ждали, — и кивнул сам себе. Осмотрелся, махнул Пятому левой рукой как-то неуверенно, нерешительно.
— Клаус, — Пятый не встал, не пошёл следом. Просто заговорил: — Я… Пожалуйста, береги себя.
— Ты тоже, — отозвался Клаус.
Пятый запнулся. «Ты всё, что у меня осталось. Я не хочу потерять тебя тоже» так и осталось невысказанным. Он сгорбился на своём месте и снова уставился на плиту перед собой.
Сломленный.
Проигравший.
Рана на спине начала затягиваться только через две недели после похорон. Рёбра зажили быстрее, сошли синяки и ссадины. Их с Лайлой всё ещё не пускали на миссии — Куратор убедила высшее руководство, что пока он не восстановится полностью, нельзя рисковать.
И Пятый день за днём проводил дома. Пока Куратора не было, с ним обычно была Лайла. Иногда она опаздывала и заставала его сидящим на полу у окна, подставившим лицо солнцу. Он грелся, надеясь, что так затянутся и душевные раны, но легче не становилось.
Лайла забивала день повседневными глупостями, таскала его гулять и слушать новую — для восьмидесятых — музыку. Обсуждала с ним книги, кино. Закидывала на него ноги, валяясь на диване, и часами говорила, и говорила, и говорила.
Её голос, бархатный и нежный, успокаивал и убаюкивал, и Пятый любил её только сильнее.
Как любил и Куратора, которая приходила по вечерам, и не ждала даже, когда он сам придёт. Наливала себе вино, садилась на диван и хлопала по коленям. Пятый устраивал на них голову, и Куратор рассказывала, как прошёл её день, перебирая его волосы.
Он был дома. Пустота, оставшаяся в сердце после смерти братьев и сестёр, никуда не девалась, но постепенно боль угасала.
А чувство вины становилось сильнее.
— Я давно хотела спросить, — однажды спросила Лайла. — Что ты сделал… когда выстрелил огоньком Долорес из револьвера.
— Что? — Пятый непонимающе обернулся и вскинул брови. — Ты о чём?
— Ты не помнишь? У тебя была подвеска, ты её всегда носил.
Пятый отвёл взгляд и задумался. Покачал головой.
— Я знаю, что я пожертвовал чем-то важным, чтобы закрыть портал. Но я не помню… Это было что-то важное. Иногда я чувствую какую-то фантомную боль, но я не помню, что это.
— Ох, — Лайла свела брови вместе, домиком. — Ох, Пятый, — шагнула к нему и обняла со спины, прижалась к нему всем телом. — Пятый, ты стольким пожертвовал, и продолжаешь гнуть эту тупую волынку с «я не герой».
Пятый непонимающе замер. Он правда не знал, что потерял, и фантомные боли были даже не самыми сильными. Но Лайла, похоже, знала, какой огромной была его жертва.
— Мне так жаль, Пятый. Мне очень, очень жаль.
Через пару месяцев он вернулся к работе в Комиссии. Его встречали с фанфарами и ЭйДжей лично вручил благодарность. В его честь даже устроили банкет, но Пятый молчал почти всё те несколько часов, что он длился. Просто сидел по правую руку от Куратора, и смотрел на подходящих к нему агентов невидящим взглядом.
Когда пришло время держать речь, Пятый встал, сжимая в пальцах рюмку хереса, обвёл собравшихся взглядом и хрипло сказал:
— Не за что, — и сел обратно.
Им с Лайлой больше не давали рядовых заданий. Что-то похитрее и поизощрённее. Поинтереснее. Но толка от этого не было. На заданиях Пятый был безрассудным и беспечным. Заботился только о напарнице, но никогда о себе, и от того он раз за разом возвращался с ранами и ушибами по всему телу.
Осенью их перевели в руководство — не безликими клерками, а поближе к Куратору, под её непосредственное руководство. Рост их карьеры был самым стремительным за все годы существования Комиссии, но даже уборщики знали, что причиной этого было то, что Пятый так и не отошёл от смерти семьи.
Все знали, что он заплатил слишком много и что стремления жить в нём почти не осталось.
И никто, кроме Лайлы и Куратора, никогда не смотрел ему в глаза.
Так прошёл почти год. На Новый год, стоя на Елисеевских полях рука в руке с Куратором, Пятый впервые за годы, проведённые бок о бок, поцеловал её сам.
— Это что было, Пятый? — Куратор сощурилась, глядя на него. В уголках её глаз собрались морщинки, тонкие вмятинки обрисовали вечную улыбку. Над их головами гремел фейерверк, а Пятый думал только о том, что, возможно, ему стоило выжить только ради этого момента.
— Я думаю, — он отвернулся и посмотрел на салют. Яркие огни в небе по-прежнему поражали его, он не мог поверить, что ночь его родного мира может быть такой разноцветной. — Я думаю, что люблю тебя, Миранда.
Пошёл снег, и Пятый закрыл глаза. Год был тяжёлым, и он столько потерял. Но раз он остался жить, стоило научиться жить с чёрной дырой в сердце.
Куратор обвила его рукой и устроила голову у него на плече. Пятый скосил на неё взгляд. В серо-голубых глазах отражались яркие всполохи фейерверка.
— Я думаю, — сказала Куратор, — я тоже люблю тебя, Номер Пять.
Он был на своём месте. Там, где должен был быть. Где его любили и позволяли быть слабым, а слабым он был часто. Весь этот год его мучили кошмары, и ночь за ночью он просыпался с криком.