— Отлично. Чем вы занимались после смерти матери до приезда на шахту?
Бадрангуй вздрогнул от неожиданности. Какая-то смутная догадка мелькнула у него в мозгу, он старался осмыслить ее, но она ускользнула, и он долго и мучительно соображал, прежде чем ответить:
— Я… Я жил в монастырском поселке Тонхилын.
Смятение Бадрангуя не укрылось от следователя.
— Вы были крупным служителем церкви?
— Кто? Я? — удивился Бадрангуй.
Следователь повторил вопрос.
— Да нет, что вы! — возразил Бадрангуй. — Я был шаби — послушником, а точнее, домашним слугой у своего наставника. Потом я сбежал от него, сделался рабочим. — Бадрангуй сидел, потупившись, ему почему-то не хотелось встречаться глазами со следователем. Ему казалось, что тот ему не верит.
— Какое положение занимал ваш наставник среди служителей церкви?
— Он был доромбо, доромбо Магсаржалмай.
— А что такое — доромбо?
— Так именуется лама, изучающий буддийскую философию. Ламу, занимающегося астрологией, называют лхарамба, медициной — марамба.
— Ну-ну, а не слишком ли хорошо вы осведомлены во всем этом для простого домашнего слуги? — задумчиво спросил следователь.
Бадрангуй удивился: он говорил то, что знал с детства.
— У меня есть еще один вопрос: где вы находились в ту ночь, когда сгорела юрта с вещами, предназначенными для премирования шахтеров?
— Как где? — удивился Бадрангуй. — Спал. Это может подтвердить мой друг Даланбаяр — в это время мы находились в одной комнате.
— Сегодня на этом можно закончить, — сказал следователь, подписав протокол допроса и протягивая его Бадрангую. Тот подмахнул его, не читая.
Вернувшись в камеру, Бадрангуй стал обдумывать разговор со следователем. На предложенные ему вопросы он давал чистосердечные ответы. Но на каком основании его подозревают в поджоге? Это же вредительство! Разве можно его, Бадрангуя, заподозрить во вредительстве? Произошла какая-то досадная ошибка, и она наверняка скоро разъяснится! Достаточно спросить Даланбаяра — он подтвердит, что той тревожной ночью они не расставались. К тому же Бадрангуй — шахтер, рабочий, пользующийся большим уважением у своих товарищей. А если он и жил в монастыре, то духовным феодалом не был, а по молодости лет и глупости был обыкновенным слугой у ламы. Вот проверят, что он говорил только правду, и его освободят.
Обескураженный Бадрангуй никак не мог сообразить, что послужило причиной или основанием для ареста. И наконец его осенило — да его же просто-напросто оклеветали! Но почему? Он ведь никому никакого вреда не причинил, никого не обидел. Он совершенно потерял покой, круглые сутки ломал голову, пытаясь путем логических размышлений прийти к какому-нибудь разумному выводу.
Минуло еще несколько дней. Снова состоялась встреча со следователем. Следователь поздоровался с Бадрангуем, пригласил его сесть и сказал:
— Ну как, вы подумали? Признаетесь вы в совершенном вами преступлении?
— Но в каком? — гневно воскликнул Бадрангуй.
— Успокойтесь, — внушительно сказал следователь, — если вы забыли, позвольте вам напомнить: во-первых, вы скрыли, что были служителем церкви.
Бадрангуй сделал протестующий жест — он никогда не скрывал, что был послушником, но обвинить его в принадлежности к крупным феодалам, врагам народного государства было просто чудовищно.
— Доромбо Магсаржалмай дал вам тайное поручение наносить вред государству и местом вашей деятельности избрал Налайху. Есть и второе обстоятельство, по которому вам будет предъявлено обвинение, — вы подожгли юрту с премиями. Признаете ли вы себя виновным по этим двум пунктам?
Вся кровь отхлынула у Бадрангуя от лица. Чудовищные измышления! Можно сражаться с противником, врагом, но с тайным клеветником сражаться трудно.
Следователь терпеливо ждал ответа. Наконец, собравшись с силами, Бадрангуй заговорил:
— Мне никогда не приходило в голову скрывать, что я был послушником у ламы Магсаржалмая. Просто, когда я прибыл в Налайху, моей прежней жизнью никто не интересовался. А если бы спросили — я бы рассказал. Обвинение в поджоге я тоже отрицаю и повторяю, что крепко спал, когда начался пожар. Это обстоятельство проверить нетрудно, его может подтвердить Даланбаяр. Я говорю вам только правду! И не устану повторять, что ни о каком поджоге ничего не знаю и не мог его замышлять, ибо только революция меня, жалкого послушника, мальчика на побегушках, лишенного человеческого достоинства и самых примитивных радостей жизни, превратила в уважаемого рабочего, шахтера, полновластного хозяина и строителя нового, свободного государства. Предъявленное мне обвинение — чистый вымысел, и я буду опровергать его до последней минуты жизни. — Бадрангуй внезапно успокоился. Противная дрожь, которую он испытывал в руках, вдруг исчезла, и он почувствовал себя сильным и смелым. Следователь, видимо, уловил перемену в настроении Бадрангуя, но, не догадываясь, чем она вызвана, сказал с оттенком иронии: