- Что?.. Умру?.. – едва ли впервые за последние годы во взгляде волшебника проскользнула тень неуверенности, сомнение. Конечно, он не боялся смерти, но умирать в мучениях... Слова Ормалин жгли, и непрошенные мысли, одна неприятнее другой, завладели им. Разве можно поверить, что в тебе сидит смертельный недуг, пусть даже все признаки указывают на это?
Но Римус знал, что женщина права. Зря целительница ничего говорить не будет, и если она видит болезнь в человеке - так и есть, даже если болезнь эта еще никак себя не проявила. Магия Ормалин была другой природы, и исцелять женщина умела не только заклятиями и травами, а особенным даром, «наложением рук», как говорят в народе.
Римус никогда бы не пришел к ней, не смог бы побороть гордость и признаться в своем бессилии. Иногда ему удавалось утихомирить боль, но она всегда возвращалась, и магу приходилось применять разные чары, чтобы окружающие не видели, как он изменился за последнее время – осунулся, похудел и как будто постарел на несколько лет. Никто из окружения не должен был видеть его слабость. Он перерыл дома все древние манускрипты по целительству, был в библиотеках Академии и Даргарда, но книги твердили одно: сложные болезни подвластны только человеку с определенным даром. Хотя магия дарует долголетие, она не может дать полного здоровья, ему ли было не знать этого.
- Я смогу тебе помочь. Позволь мне... – прошептала Ормалин, поднимая руку, чтобы прикоснуться к магу. Он был напряжен, как будто завязан в узел. Быстрым движением маг перехватил тонкое запястье женщины и сжал его.
- Нет.
- Тогда ты умрешь! Безумный дурак! – выкрикнула она и сама испугалась сказанного, застыла, словно ожидая удара. Но вместо этого был вопрос.
- Почему? Почему ты говоришь мне?..
- Иначе не могу. Целители чувствуют боль других, и это тоже мучительно... Я не могла не сказать.
Маг почти ненавидел целительницу, ненавидел сильнее, чем кого-то из своих врагов. От врагов можно не ждать жалости, какая была в этой молодой женщине, повидавшей столько чужой боли на своем веку. Казалось бы, сердце Ормалин должно ожесточиться, но вместо этого оно полно сострадания даже к такому человеку, как он.
- Ты никому об этом не скажешь! Слышишь?! Никому! – в голосе волшебника звучало столько угрозы, что целительница отшатнулась. – А если и скажешь…
«Я тебя убью» - прочла Ормалин во взгляде мага.
На запястье медленно таяли красные следы от пальцев.
- Хорошо. Хорошо, - пробормотала женщина.
Наконец-то невозмутимость Ормалин обрушилась, исчезла, и Римус видел, как она стояла, растерянная и жалкая, но вместе с тем бесконечно мудрая и сильная. Тонкий луч света с танцующими в нем пылинками сияющей полоской падал на темное платье.
Римус отдавал себя в эти хрупкие руки, и такое решение терзало его уязвленную гордость. Теперь он зависел от целительницы, от ее опыта и знаний, от ее умения хранить тайну. В лице инвирки Римус не заметил ни проблеска торжества или превосходства, которое можно было бы ожидать. Что могло привязать эту суровую, неразговорчивую женщину, полностью отдающую себя работе, к такому черствому человеку, как он? Меньше всего маг заботился о том, чтобы создать о себе приятное мнение, но Ормалин, кажется, это не волновало. По извечному праву женщин на сострадание она хотела стать для него опорой и защитой, не ведая, что ему-то никакая защита не нужна.
* * *
Каждое движение отдавалось острой болью. Римус боялся лишний раз пошевельнуться: голова раскалывалась, огненный шар пульсировал в висках. Он не видел ничего, кроме темноты и смутных белесых пятен, складывающихся в непонятные узоры, и не мог открыть глаза, чтобы свет не вызвал новый приступ. Даже магия – верная магия, сопровождавшая его почти всю жизнь – изменила ему, и оставалось только лежать, проклиная всех богов, беспомощно лежать и бороться с накатывающими волнами отчаяния. Вцепившись в край одеяла, словно ища в нем спасения, маг ждал чего-то во мраке, и ожидание казалось вечностью.
На самом краю сознания, среди неясных образов и сумрачных теней, за границей изматывающей боли, волшебник уловил едва слышное шуршание платья. Прохладные ладони, сухие и шершавые, пахнущие полынью и старым деревом, легли на горящие виски, принося долгожданное избавление. Постепенно, очень медленно, боль угасла.
Римус ощутил веками свет и осторожно открыл глаза. Лицо целительницы как будто плавало над ним, покачиваясь из стороны в сторону, вместе с резными столбиками, поддерживающими раму полога. Кажется, Ормалин улыбалась… Наконец он смог сфокусировать взгляд на ней, хотя видел все по-прежнему нечетко и размыто.