Целительница раздвинула вышитый полог, и танцующие пятна света легли на кровать. Ясный летний день, за окном ветер едва колышет листву на дубах.
Не хватало дыхания, чтобы сказать хоть что-то, и слова превращались в невнятный хрип.
- Не говори, - тихо произнесла женщина. – Все в порядке, Римус. Ты будешь здоров.
Маг ответил ей долгим взглядом, по-прежнему цепким и внимательным. Недоверчивым взглядом.
- Не… умру?.. – слова были шелестом сухой травы в бескрайней степи.
- Нет.
Он скривил губы в горькой усмешке.
- Магия…
- Она вернется. Ты просто слишком слаб…
- Паршиво. Гадко.
Ормалин взяла его ладонь с судорожно сжатыми пальцами и присела на край кровати. Она даже не решилась гладить его руку в попытках приободрить и успокоить, и неподвижным темным силуэтом застыла на фоне золотистого света, льющегося из окна.
Римус проваливался в сон, погружаясь в него то глубоко, то едва скользя по поверхности дремы. Ему виделось, как он, еще мальчишка, долго-долго поднимается по косогору, среди ромашек и васильков, к своему старому дому. Но когда он оказывается на вершине, то видит лишь руины, обгоревшие развалины, поросшие бурьяном.
Временами боль возвращалась, хотя и слабее, чем в первый раз. Иногда она была острой, режущей, иногда – давящей и тупой. И сильнее становилось чувство опустошенности – магия все еще не подчинялась ему, была заперта где-то очень глубоко, и он не мог вызвать ее. Ему оставалось лежать в исступленном отчаянии, в жарких тисках подушек и перин, и злиться на себя за бессилие, злиться на Ормалин за то, что она это видит, смотреть в пустое пространство перед собой, где метались яркие разноцветные блики. Проклятая гордость вела его явно не теми дорогами, которыми следовало идти.
Все было так, как говорила целительница. Тогда, во дворце, она вырвала у него согласие, но Римус был слишком занят, чтобы каждый день приходить к ней. И через некоторое время стал замечать, что боли теперь не уходят даже когда он использует все известные заклятия, боли терзают его ночами, превращая сон в пытку.
Первый приступ случился поздним вечером, когда волшебник был один в своем пустом доме. Перед тем, как потерять сознание, он успел послать Ормалин магический сигнал. Она пришла вовремя, и застала мага, скорчившегося в неудобной позе, изваянием застывшего посреди темного зала. Волшебник очнулся там же, на холодных каменных плитах. Ормалин, тревожившаяся за него, велела ему оставаться дома, но как ни уговаривала его целительница, Римус не спешил следовать ее указаниям. Он не видел в приступе ничего опасного, и предпочитал не вспоминать об этом. Ежедневные заботы снова поглотили его.
Второй раз ему повезло гораздо меньше. Римус помнил лишь, что успел послать призыв о помощи, прежде чем острый кинжал боли вонзился в висок, а тело свела судорога. Проснулся он уже в своей спальне, измученный и ослабевший от перенесенного припадка.
Римус не знал, что и как она делает. Никаких заклятий и таинственных ритуалов, разве что, заходя в спальню, она всегда приносила тлеющие ароматические палочки, распространяющие тонкий аромат хвои. Она была осмотрительна с ним, как будто боялась вызвать его гнев неосторожно сказанным словом, но именно эта бережная забота угнетала мага сильнее всего. Он ненавидел взгляд целительницы, полный теплоты и заботы. Жалость чудилась волшебнику в каждом ее движении, в прикосновениях тонких пальцев, в том, как она сидит, наклонив голову, как поправляет выбившиеся из прически пряди. Они были связаны крепче, чем влюбленные или друзья, крепче, чем кровные родственники, но Римусу эта связь не приносила утешения. Целительница отдавала ему частицу своих сил, не требуя благодарности, и магу ничего не оставалось, как принять дар, остро ощущая ее превосходство. Еще никто не загонял его в клетку крепче этой, никто не имел над ним власти большей, чем хрупкая женщина с некрасивым лицом и узкими ладонями…
* * *
Римус медленно поднимался по тропе, ведущей на самый верх скалистого утеса, мимо кленов, пламенеющих в закатных лучах. Ходить ему все еще было тяжело, он быстро уставал, но сидеть взаперти, в четырех стенах - какое наказание! Куда приятнее вдохнуть, наконец, не спертый, как будто загустевший от запаха пыли и благовоний воздух дома, а сырой, горьковатый аромат осеннего леса, напоенного недавно прошедшим дождем.
В глубоком безмолвии, окутавшем все вокруг, шел маг, и сердце его полнилось тоскливой тревогой, такой же едкой, как дымок костров, приносимый на эту вершину ветром. Едва шуршали под ногами мокрые листья, и закатные лучи, прорвавшиеся сквозь плотную пелену облаков, все еще тянулись к верхушкам деревьев.