Жаркой подушкой навалились равнодушие и усталость, и захотелось сесть в траву, вытянуть руку к пушистым головкам одуванчиков и застыть, замереть, превратиться в дерево, в тысячелетний дуб, который пьет воду из темных глубин и тянется прохладной листвой к горячему солнцу.
Римус не успел скрыть торжествующую ухмылку, когда она взглянула на него. Но Ормалин ничем не выдала глухую боль, что разрасталась в ней, только сдержанно кивнула, подтверждая согласие с приговором, чувствуя на губах горечь.
Смеялось небо, и ветер осыпал людей бело-розовой кипенью лепестков.
Она ощущала на себе взгляды – осуждающие, клеймящие, насмешливые, усталые, сочувственные. Это были человеческие, привычные чувства, обыкновенные и понятные. Римус же оставался неприступен, безразличен и спокоен.
Он встал и, не говоря ни слова, широким шагом пошел прочь, даже не повернувшись, не взглянув на целительницу. Она долго смотрела, как он спускается вниз по холму, пока стройная фигура не скрылась из виду за деревьями.
- Мне очень жаль, - одними губами произнес старый волшебник Совета, проходя мимо женщины. - Я считаю, что вы не заслужили такого приговора, но...
Неподалеку маячила грузная фигура конвоира, призванного проводить ее до границы. Ормалин, вздохнув, отвернулась. Молчание мага было красноречивее слов. Обида, пустая гордыня, ненависть – все выгорело, только где-то очень глубоко в душе билась тонкая жилка отчаяния. Осталась лишь злая насмешка - над собственной глупостью, над чаяниями и мечтами, которым не было и нет места. Надежды были растерзаны, избиты, втоптаны в землю, и перед внутренним взором Ормалин предстала серая дорога, скрытая впереди туманом - дорога разочарований. Она прислонилась к камню, прижавшись щекой к шершавой, на удивление холодной поверхности, так, что мелкие острые частички впились в кожу. Ноги подкашивались от усталости, не было сил сдвинуться с места, а ветер, словно в насмешку, бросал ей белые лепестки, сладко пахнущие весной и надеждой.
* * *
Некоторые воспоминания – что следы на песке: ветер быстро заносит их. Иные похожи на крепкие, могучие деревья – они живут долго, но все же умирают; а есть и такие, что как глубокие и широкие ущелья – не скоро, совсем не скоро время сгладит их.
Не затянуло время пеленой те далекие дни, когда впервые Римус ощутил горечь потери. Оно просто прикрыло их рукой, чтобы раскрыть неожиданно и беспощадно, как зияющую страшную рану.
…Под горячими лучами солнца съеживались, исчезали бурые к концу зимы сугробы, умирали, истекая темной водой, которая бурно и радостно неслась вниз по узким улицам, унося с собой весеннюю грязь. Припекало; на проталинах выглядывали из земли крохотные росточки крокусов, и во всем чувствовалось необузданное, разудалое торжество весны, этой босоногой конопатой девчонки в линялом платьице и светлых растрепанных кудряшках.
Пестрая толпа медленно текла по едва освободившейся ото льда Персиковой улице. Римус смешался с ней, как бы растворяясь в людском потоке, и утекали мутной водой воспоминания. Тяжесть утраты придавливала его к земле, но сама земля не хотела выносить эту тяжесть, как выносила месяцы стужи, и всеми силами старалась смягчить боль: буйная, безудержная радость наполняла все вокруг.
Только месяц прошел с тех пор, как он вернулся с Аруна, полный отчаяния. Мечты, глупые детские мечты! Развеяны на весеннем ветру, обращены в прах! Истаяли, ушли в землю, обратились пеплом и остывшими головешками. И Римус знал, что не останется в этом проклятом городе, что уедет в самую глушь, в рудники Тальма, где среди хмурой природы и тишины собственной души попытается отыскать успокоение. Все уже готово, глава Академии, старик Дэвлин, скрепя сердце, отпускает талантливого мага, как он выражается "гробить свой дар" среди рудокопов. Нет, не об этом мечтал Римус когда-то давно, но если и приходится выбирать, то лучше уединение среди лесов, чем одиночество в толпе.
Он остановился у каменного парапета, откуда открывался вид на бесчисленные кирпично-красные скаты крыш, темные стены, гранитные колоннады, портики. Вниз, к гавани, сбегала извилистая лестница, на маслянисто поблескивающей воде залива лениво покачивались торговые суда, рыбачьи баркасы, лодки. Далеко, у самого мола, развернулся парус - корабль выходил из узкой бухты Сорфадоса. Проулки между домами заполняли люди, вечно спешащие по своим делам. Никому ни до кого нет дела в этом городе, подумал Римус. Люди рождаются и умирают, и между этими двумя точками стараются как можно сильнее изгадить свою жизнь, а по возможности - и жизни других. Никто не знает всего даже о самом близком человеке, и не хочет знать. Если у кого-то среди этого скопища муравьев случится беда - разве что-то изменится? Просто уйдет вместе с человеком его первая весенняя гроза, первый поцелуй, первый бой - в царство старухи Нааг заберет он с собой бледные тени прошлого. И хочется кричать от того, что ничего не возвратить. Но взгляни на других - и ты увидишь, что им все равно... Они смеются или грустят, следы забот лежат на их лицах, и смотрят они лишь вглубь самих себя.