Заставить себя плакать со всеми остальными я не мог, потому что окрыленная Дарси утешала меня каждую ночь.
Сандра на собраниях не проронила ни единой слезинки. Она также ни с кем не обнималась и не держалась за руки. Она только бесилась. Я не хочу сказать, что она не сожалела о потере своего мужа, особенно учитывая, что у них осталось двое детей младшего школьного возраста – по счастью, их не было в кинотеатре, когда началась стрельба, потому что они сидели дома с няней. Сандра не подходила ко мне, но я заметил, что она утаскивала то одного, то другого из нас в угол комнаты и там поучала. Лицо у нее при этом приобретало ярко-красный оттенок. Сандра была как извергающийся вулкан. Ее палец постоянно двигался туда-сюда перед носом собеседника. Иногда из ее рта стремительно вылетали капельки слюны, как если бы они пытались ускользнуть из раскаленной топки.
Месяца через три после трагедии, где-то в конце марта, Сандра взяла на себя задачу преобразить наши совместные встречи, перенаправляя наше внимание с исцеления на борьбу с огнестрельным оружием. Я ничего не имею против политики. Я не владею оружием. Я не огорчился бы, если бы в жизни больше не увидел ни одного пистолета, включая игрушечные. Так что я не осуждаю ее побуждения. Но цель наших встреч – по возможности утешить друг друга – вскорости заменилась другой: сведением счетов.
В какой-то момент я набрался храбрости, встал и произнес короткую речь в защиту завершения работы над одной задачей, прежде чем браться за следующую. Я сказал, что нам несомненно станет легче, как душевно, так и духовно, когда мы завершим оплакивать наши утраты, и тогда мы сможем сообща решить, в чем состоят следующие шаги. Моя речь явно нашла отклик: почти все присутствующие кивали и держали со мной визуальный контакт.
Но Сандра взорвалась. Она ходила взад и вперед по комнате, выкрикивая:
– И каково вам будет с вашим драгоценным оплакиванием, когда еще один подросток расстреляет еще одну группу невинных людей прежде, чем мы соберемся что-нибудь сделать по этому поводу? Мы тогда, наверное, напишем коллективное письмо семьям жертв: извините, мы решили сначала как следует исцелиться, и только потом планировали бороться, так что глубокие соболезнования в связи с вашей утратой? Это что, ответственный подход?
Уперев руки в бока, Сандра оглядела комнату, бросая вызов любому, кто осмелился бы на нее посмотреть. Никто и не осмелился. Даже я, хотя у меня в тылу всамделишный ангел.
А потом Сандра сказала:
– А что касается тебя, Лукас, – и тут у меня кровь застыла в жилах, потому что по ледяному тону ее голоса я догадался, что она готовит смертельный удар, который она и не преминула нанести, – то я, честно говоря, удивлена. Уж кто-кто, а ты, мне казалось, в состоянии оценить необходимость быстрых и безжалостных действий.
Я задыхался, как будто Сандра невидимой рукой дотянулась до моего горла и пережала мне воздух. Мне снова было пять лет, моя мать высилась надо мной и кричала: «Позор!» В ту секунду я понял, что больше никогда не приду на общее собрание Выживших. Так и случилось. Это был последний раз. Они все потом перебывали у меня дома, умоляя меня вернуться. Все, кроме Сандры; это и убедило меня окончательно, что она осуществила на меня сознательное психологическое покушение. Впрочем, юнгианцы, наверное, уточнят, что она намеревалась меня скорее психологически оскопить.
В первое время и Джилл, и Исайя, и Бесс не раз спрашивали, почему я вдруг отказываюсь присоединяться к Выжившим, но я им ничего ответить не мог. Дарси посоветовала выждать какое-то время и собраться с силами, прежде чем сделать ответный ход, а что я его сделаю, она не сомневается – хотя бы для того, чтобы избавить людей от тьмы, поселившейся в душе Сандры Койл. Но потом во дворах жителей Мажестика начали появляться политические транспаранты, а Сандра зачастила на местную телестудию и радиостанцию, а потом стала постоянным гостем и в подкастах по всему миру, и моим друзьям стало все ясно и без объяснений.
Теперь, когда кто-нибудь из Выживших встречается со мной в городе, они всегда отмечают, как бы им хотелось вернуться в ранние дни наших общих собраний, и спрашивают, не хотел бы я встретиться с ними за чашкой чая, или прогуляться вместе, или просто где-нибудь посидеть. Я никогда не отказываю, и в результате моя рубашка неизменно оказывается мокрой от слез. «Если бы только мы могли что-нибудь сделать, а не просто злиться», говорят они мне, так что я давно и напряженно думаю над решением этой задачи.