Высота лодки чуть выше человеческого роста, длина около двадцати метров, ширина — четыре.
Лелька с усилием давит ладонью на гладкую и приятно теплую поверхность. Но стена не меняется, не туманится от прикосновения и даже от дыхания.
Ксения Михайловна задумчиво смотрит сквозь стены, как будто опечалена чем-то. Для такого торжественного случая она постаралась одеться очень нарядно. Но юбка слишком длинная, и рюшка старомодна. Лельке немного жаль ее.
— Должен признаться, — процедил Эдуард, — мне апартаменты больше, чем нравятся. В этакой голубой прозрачности можно пребывать вечно.
— Цвет подобран удачно, — заметил Вадим. — Эти стены сольются с водой. Нам будет казаться, что мы неотделимы от окружающего.
— Да? — живо повернулся к нему профессор Логинцев. — Я именно этого и хотел.
Александр молчал, о чем-то сосредоточенно думая.
— Абсолютный изолятор, — похлопывая по стенке рукой, продолжал Петр Петрович, — никакое напряжение не пробьет…
— Когда мы должны выехать? — спросил Александр.
— Поближе к весне.
— Зачем? Разве в подземном мире есть времена года?
ГЛАВА 4
1
Подземный мир действительно не знает времен года. Десятого декабря они отправились в путь.
Вертолет спустил снаряжение в серый сумрак мороза. Полярная ночь огладила сугробы. Рыхлые очертания сопок слились с низкими облаками.
Петр Петрович ступил на землю последним. Маленький, полный, он притопывал мохнатыми сапогами.
— Хорошо! Превосходно! — И умолк, наклонив голову, словно слушая что-то. — Шипенье…
Лелька улыбнулась.
— Дыханье твое, папа. Настоящий мороз — шелестит…
Возле самого лаза, у подножья двух сопок, раскинули лагерь. Мгновенно поднялся домик из нинолина, потянулась в небо антенна.
Зимой очень тихо, ветер не прорывается сквозь сплошные цепи гор.
Вертолет висел над ними, пока все не было готово… Вспыхнули желтые огни в туманных стенах домика.
Путешественники раскинули легкие складные стулья. Вадим установил связь с Большой Землей.
— Что передать? Идем ко дну?
— Или к потолку, — добавил Петр Петрович, — что в нашем положении будет одно и то же… А сейчас…
— Отпустим вертолет…
Они вышли в туманный стелющийся мороз. Долго стояли в холодной мгле. Руки подняты для прощального взмаха и так застыли. Небо не сохраняет ничего, даже теней. Но хочется поймать последние движения крыла или хотя бы туманную нить. Что это, связь с прошлым и будущим?
Вернулись погрустневшие и молчаливые.
Ксения Михайловна ставила на стол румяный пирог с брусникой, огромную рыбу в прозрачном желе. Ее пальцы дрожат… Неловко опущена на скатерть тарелка. Но лицо серьезное, обычное… И трудно понять, о чем она думает…
А наверное, о том же, о чем Лелька и Саша…
Напряженность перед прыжком. И ждешь — быстрее бы наступил… И невольно замираешь — остановиться… Тем более что теперь можно передохнуть, как говорят, законно. Чуть-чуть задержать желанное… То, что должно быть, — уже неотвратимо. Никто не в силах отменить спуск в земные недра. Более того — это уже их долг, повседневная работа. И скоро станет буднями…
Петр Петрович отдавал последние распоряжения. Пробираться в подземное море всем вместе. Там можно будет разделиться. Одна группа — Петр Петрович, Леля, Вадим, вторая — Саша, Ксения Михайловна, Эдик.
Спать трудно в последнюю ночь. Лелька лежала в одной комнате с Ксенией Михайловной и чувствовала в темноте: та тоже не спит.
— Как перед боем, — тихо и как-то особенно задушевно сказала Ксения Михайловна, — помню, под Курском вдруг наступила тишина, еще более напряженная, чем сейчас…
А Лелька и не знала, что Ксения Михайловна — участница Великой Отечественной войны.
— Мне было тогда, как тебе сейчас, двадцать… Раненых в тыл отправили. И я спала, вернее, как сейчас, пыталась спать. И думала еще о том, что Миша Левчук вечером крепко-крепко сжал мне руку… Мы стояли в сугробах, у камней искромсанного дома.
У каждого в жизни бывает такая ночь. Только у кого весенняя, полная цветения, а у кого завьюженная, прошитая чернью развалин, с крупинками песка и острого снега на губах.
— Утром началась атака. Я видела, как Миша поднял роту… А потом застыл на снежном бугре… Я ползла к нему — а вокруг десятки раненых. И все мотала и мотала бинты на бурую кровь… А когда доползла — тело не сохранило даже тепла. Вот и остались мы с ним на всю жизнь двадцатилетними.