Вернуть бы все назад... Но это уж вообще детский лепет.
...Положив покойную на землю, он ещё долго смотрел в её глаза. Их нужно было закрыть, а он всё никак не мог этого сделать. Это означало, что больше он эти глаза никогда не увидит. И хотя всегда предпочитал принять неизбежное сразу, без колебаний, сейчас не мог. Просто сидел и смотрел.
Произошедшее не укладывалось в голове.
Как сообщить детям о смерти их матери, если ему самому принять это обстоятельство абсолютно невозможно? Да у него язык не повернётся!
Кто теперь будет его лучшим другом, его напарником, его «свечой» и одновременно - путницей?
А самое главное - как он сам теперь будет жить? И зачем? Зачем?! Без неё продолжать этот путь совершенно не хочется.
А может быть, просто взять её на руки, отнести в пещеру, в это извечное тсарствие холода, мрака и пустоты, уложить на камни, самому лечь рядом и подождать? За два-три дня запросто можно либо замёрзнуть насмерть, либо сойти с ума от пустоты в голове, и лучше уж так, чем жить без неё.
...По хмурому, обветренному лицу видуна катились слёзы. Он их не то что бы не вытирал, а будто бы даже не замечал, и плакать сейчас было не стыдно. Он даже вопросом таким - стыдно или нет? - не задавался. Вся его немеряная гордость, амбиции, достоинство, - всё, чем он закрывался всю жизнь от внешнего мира, вдруг в один миг перестало существовать, рассыпавшись в прах и навсегда померкнув.
Сколько он отдал бы за её жизнь? Всё.
Но этого от него никто не требовал, потому что вернуть её было нельзя.
Ерунда какая-то. Словно маленький мальчик просит у жизни прощения и обещает так больше не делать... Однако здесь всё по-взрослому. Или же жизнь и Хольга прощали, а он так и не исправился.
Что ж, раз так, здесь его больше ничто не держит. Он поступит, как решил: уйдёт в пещеру вместе с ней, чтоб уже больше никогда оттуда не выйти. И пусть Хольга не повенчала их, так хоть Саший вместе приберёт; не в жизни, так в смерти они будут вместе, - назначенные друг другу судьбой, столько раз от неё сбегавшие и, наконец, навеки неразлучные.
Небо успело потемнеть. Луна и звёзды ярко засияли в вышине. И после оглушительной тишины, вотсарившейся в сумерках, раздалась первая трель соловья.
Она любила соловьёв, как любила всё живое в этом жестоком, неправильном мире. Она была оплотом добра, единственным чудом, в которое он верил.
Но почему же тогда Хольга не позволила ей жить?..
Ждать ответа было бессмысленно, и тогда он просто упал перед ней на колени, уткнулся лицом ей в грудь и зарыдал, беззвучно, горько, судорожно. Зарыдал впервые за Сашиеву уйму лет. Его сила, дар, умение - всё уже было бесполезно... А это неожиданно помогло.
...Лучину спустя, полностью опустошённый, он лежал рядом с ней на прелой прошлогодней листве и смотрел в небеса на яркие весенние звёзды. Соловьи надрывались на все голоса где-то совсем рядом... На душе у него было так же гадко, как и прежде, но умирать он уже передумал, а потому нужно было брать себя в руки, подниматься, подбирать её мертвое тело и садиться в седло...
Воительницу нужно похоронить, но не здесь же! Нужно выбрать красивую полянку у реки, вырыть могилку и предать покойную земле. Где она обретёт вечный покой, будет знать только он: ведь она была только его. Он оставит ей её оружие, как и полагается, когда провожаешь на небесные дороги воина, а себе возьмет на память украшение - ту непонятную штучку, которой она на протяжение стольких лет прикрепляла друг к другу свои косы; в память о ней, он будет делать так же, даже если кому-то это и покажется странным.
Сейчас... Ещё немного. Нет сил подняться. Но надо... Он должен, потому что в этом мире всё же ещё есть те, кто любит его и ждёт, и их нельзя разочаровать. Да и она не похвалила бы за намерение умереть, а труды её на земле с его смертью стали бы напрасны.