Самым же печальным было то, что Рыска и помочь-то своему учителю как полагается не могла: другим могла, себе могла, Альку..., а вот ни учителю, ни детям - не могла, кроме того, что мог бы сделать любой обычный лекарь: что бы там ни было, но не в её власти было менять дороги видунов. Впервые в жизни она осознала такое вот своё бессилие, и это было ужасно, но убиваться по этому поводу не было смысла, тем более, тайной это никогда и не было: просто путница не осознавала этого раньше. И тогда она просто сделала то, что могла: промыла и перевязала рану учителя, и хорошо ещё, что кровь, хлынувшую с новой силой, как только Альк занёс бесчувственного путника в тепло, удалось быстро остановить, а то в какой-то момент Рыске показалось, что конца ей не будет, этой крови, вся постель была ею залита, и не перетянешь даже... И хотя очень трудно оказалось справляться там, где дар - не помощник, путница очень старалась... А теперь, после всех приложенных ею усилий оставалось ждать.
День, конечно же, был потерян: как только Рыска приняла на себя заботу о Крысолове, Альк с Жаром отправились за стражей, и до самой темноты вызванные угрюмые мужики в мундирах тсецов и с цепкими взглядами ищеек исследовали дом и двор, а затем прошлись и по Пристани, расположенной за забором, хотя, и ежу было понятно, что ничего, кроме того, что уже обнаружено, там найти не удалось бы, да и неприятные вопросы, не по одному разу заданные каждому из обитателей или гостей дома, не принесут результата.
Но это всё ещё можно было бы пережить, как и можно было надеяться, что старый путник поправится, - очень плохо было то, что учитель так и не поведал им какой-то невероятно важной вещи о Витторе, и они по-прежнему понятия не имели, что делать и как подобраться к неуловимой и неубиваемой тсарице-видунье. И потому, не обсуждая и не сговариваясь, Альк и Рыска молча ругали каждый себя за одно и то же: за то, что начали этот несвоевременный разговор о личной жизни путника, не дав старику поведать им главное и за то, что после предыдущей, практически бессонной ночи безмятежно заснули, и никто из них не почувствовал близкую беду.
***
К вечеру Крысолову стало хуже: у старика начался жар и бред. Поняв, что сама не справляется, Рыска попросила Алька сходить за лекарем в город. Тот лишь хмуро кивнул и тут же накинул кожух.
Глядя на мрачную, не склонную ни к каким разговорам подругу, Жар решил идти вместе с Альком.
- Зачем ещё? - неласково спросил саврянин, обвешиваясь мечами, - я и без тебя дорогу найду. Ещё не дай божиня, те, кто старика ранил, в городе остались, да захотят до нас добраться. Не хватало мне ещё тебя защищать!
- Да я, к твоему сведению, уже давно сам себя защитить могу! - выпятил грудь Жар.
На это Альк лишь криво улыбнулся. Ну да, научился бывший вор держать меч - и что? Толку-то с того если выскочат откуда ни возьмись человек десять головорезов?
- Сиди здесь, я сказал! - рявкнул Альк, берясь за дверную ручку.
Жар не то что бы стремился геройствовать - он просто не знал, куда себя девать в обществе еле живого Крысолова и угрюмо-сосредоточенной молчаливой Рыски. Мало того: он вообще ничего не понимал, с того самого момента, как получил от Крысолова послание, которым тот срочно вызывал его в Чеговицы и собирался расспросить белокосого по дороге. Альк же прекрасно догадался, что Жар вцепится в него с расспросами, как только они останутся одни и категорически не хотел этого разговора, потому что понятия не имел, что отвечать, более того, сам мучился неизвестностью.
Рыска же злилась на себя за бессилие и не хотела, чтобы кто-то видел её в таком состоянии. Ей легче было отправить восвояси обоих, чем остаться с кем-то одним, тем более, что путница точно знала, что никто на её мужчин нападать в городе не собирается.
- Пусть Жар идёт с тобой, - бесстрастно произнесла она, обращаясь к мужу и этим стремясь прекратить их перепалку.
- Да зачем он мне?..
- Пусть идёт. - повторила она.
- Слыхал? - Жар с торжествующим видом начал одеваться.
...С тех пор лучины четыре прошло, однако Рыска не волновалась: дар подсказывал ей, что это просто лекарь сильно занят.
Но смотреть в глаза окружающим и разговаривать с ними, пока Крысолову не станет лучше, или хотя бы, ясней, что с ним будет дальше, путнице не хотелось: она чувствовала свою вину. Да и просто привыкла за годы одиночества прятаться от всех, когда наваливалась беда. Лучше, думалось ей, она сначала поговорит с лекарем, а уж потом всё остальное.