Рыска лишь согласно кивала.
- Да, да... Пусть женятся. Всё у них сладится, - пообещала она, и Фесся улыбнулась: её младшая подруга и в детстве-то всё и всегда верно предсказывала, а теперь-то и подавно, раз она путница! - Невеста хороша, как ты в своё время! - повторяла Рыска.
- И не говори, - махнула рукой Фесся и потянулась за бутылём с ледяным вином, затем плеснула в глиняные кружки. - Давай, подруга: давно не видела тебя!
Женщины выпили вина. Фесся немного закусила квашеной капустой, Рыска же есть не стала, да и вообще не притронулась к еде за весь вечер.
- А у тебя как? Вы, путники, говорят, семьёй не обрастаете. Дети-то хоть есть?
Рыска усмехнулась.
- Чем путники не люди? - спросила, словно сама себя. Что простые люди именно так и считают, она знала. - Конечно, есть. Трое родных, двое приёмных. Всё как и у других, - ответила она.
- И где же они? - не поняла Фесся.
- Да кто где... - вздохнула Рыска, глядя в тёмное окно.
Жаль, подумалось ей, она ведь и их больше, скорее всего, не увидит... Ни их... никого.
- А что с волосами-то твоими? - заглянув ей в глаза и нахмурившись, спросила Фесся.
Рыска улыбнулась.
- Поседела, - просто проговорила она.
Весчанка лишь головой покачала, не представляя, отчего же можно так поседеть, чтоб из угольно-чёрной стать снежно-белой!
- А вот... дети, говоришь, есть... А муж? Кольцо, вижу, на пальце...
Рыска вздохнула тяжело, горестно, погладила взобравшегося на плечо крыса, но, заметив неудовольствие подруги, ссадила его на свои колени. - Есть... - уронила она. - Вот только, где он? Я не знаю...
Часть десятая. Бриллиант. Глава 2
Арбалетный болт вонзился между рёбер, а Рыска даже не почувствовала боли. Перед глазами почему-то встала та ночь в шатре господина Хаскиля, когда она спасла погибающего Таша...
А потом всё исчезло. Просто стало темно и холодно.
Боль пришла намного позже, когда она начала хоть что-то соображать. Она разрасталась при каждом вздохе, не давала говорить и вообще жить. Она заполнила весь мир, вытеснила собой всё остальное, даже саму жизнь... А Рыска всё боролась: и с болью, и со страхом, и с темнотой. Она была уверена, что должна жить, почему-то должна - и всё!
Если бы она тогда знала...
Боль стала отступать постепенно. Сначала она покидала на пару лучин, потом на полдня... Произнести хоть одно слово у путницы по-прежнему не получалось: похоже, было повреждено лёгкое, зато наконец-то стала понимать, что происходит вокруг.
Первым, кого она смогла отличить от тьмы и боли, был её учитель: Рыске даже показалось вдруг, что она просто уснула в своей комнате, в общежитии Пристани, забыв закрыть дверь, а он зашёл к ней в гости после занятий... Но всё оказалось не так.
Закашлявшись с кровью, выговорить хоть что-нибудь путница снова не смогла, и Крысолов протянул ей бумагу и уголёк. Первый же её вопрос был об Альке: где он?
Старый путник прочитал каракули, написанные дрожащей рукой ученицы, вернее, бросил один лишь взгляд на них.
- Не знаю, доча... Никто не знает... Скорее всего, в живых его уже нет, - уронил он.
Рыска помнила лишь как из лёгких исчез сразу весь воздух, а потолок опять поплыл перед глазами... А очнулась уже совершенно седой, без единого чёрного волоса, так, словно такой и родилась на свет.
...Много позже, ближе к весне, когда многолетняя война была признана наконец-то законченной, когда, как и предрекал Альк, большинство приспешников тсарицы-видуньи опомнилось, покаялось и даже приняло участие в вылавливании оставшихся от войска недобитков, тогда, когда сама Рыска вполне выздоровела, она смогла разузнать о судьбе каждого.
И оказалось, все живы и здоровы - ну чем не повод для радости?
Учитель поправился довольно быстро, благодаря заботе Главы Чеговицинской Пристани и его семьи.
Любимый сын, вместе с товарищами даже навещал мать в лазарете. Ни он, ни его друзья-близнецы не были ранены, зато все трое очень возмужали: этого нельзя было не признать.
- Я, наверное, в армии останусь, мам, - вздохнул Альк, хмурясь в точности как отец. На мундире белокосого парня красовались нашивки десятника. - Ну её, вашу Пристань, к Сашию, ещё в крысу там превращусь...
Рыска лишь плечами пожала: неволить сына у неё никогда и в мыслях не было, тем более, в выборе пути. Да и не было ничего такого уж прекрасного в кочевой путничьей жизни - это она знала как никто другой.
- Решай сам, сынок, - только и сказала она, погладив его по голове. - Какую бы дорогу ты ни выбрал, моё отношение к тебе никогда не изменится.