Справедливо было бы сказать, что никто не может избегнуть своей судьбы; но было бы верно добавить и оговорку насчёт условий, а именно то, что фатальность составляет разные уровни, соответствующие нашей природе. Наша судьба зависима на личном уровне – высоком или низком, – на котором мы останавливаемся, или на котором мы замыкаемся; ибо мы то, чем мы хотим быть, и мы претерпеваем то, что мы есть. Конкретно это означает, что наша судьба может менять если не свой вид, то по крайней мере манеру или интенсивность, в зависимости от изменения уровня, на котором в нас может происходить духовный рост[39].
Это объясняет, почему мусульмане, в полной мере осведомлённые о предопределении (qadar), тем не менее, могут в некоторых случаях молиться о том, чтобы Бог устранил зло, записанное на дощечке их судеб. В общем, они не могли бы молиться – логически и рационально – о чём-либо ещё, если бы у предопределения не было определённых границ, видов или степеней приложения – говоря коротко, своего рода внутренней жизни, неизбежной из-за Божественной Свободы, которая компенсирует неумолимую определённость «того, что написано». Это также объясняет, почему астрологические условия остаются жёсткими только до той степени, до которой человек отказывается превосходить их или пренебрегает ими. Возможно, эти вещи трудно понять при помощи рассудка, но они никоим образом не более таинственны, чем бесконечность пространства и времени или эмпирическая уникальность нашего эго, а также другие парадоксы того же рода, которые мы можем только принять.
Великим императивом человеческого состояния является превосхождение самого себя. Но есть и другой, который предвосхищает и в то же самое время продлевает его: господство над собой. Благородный человек господствует над собой, святой превосходит себя. На эти два измерения – горизонтальное и вертикальное – мы намекали, говоря о несправедливостях и испытаниях: первое измерение – это измерение земного и внешнего человека, а второе – небесного и внутреннего. Обязательство господствовать над собой, и тем более превосходить себя, начертано в уме и воле человека, потому что его ум всеобъемлющ, а воля свободна: будучи всеобъемлющей и свободной, человеческая душа не имеет иного реального выбора, кроме как господствовать над собой, чтобы превзойти себя. Наш разум и наша воля пропорциональны Абсолюту, так что наше призвание как людей экзистенциально определено этим отношением; без него человек не был бы человеком. Благородство и святость являются императивами человеческого состояния.
Человек должен господствовать над собой; как центр он призван господствовать над периферией. Если Бог в Бытии даровал человеку господство над всеми другими земными тварями, это означает, что человек, будучи ответственным и свободным, должен прежде всего господствовать над собой, ибо он также обладает периферией и центром в своей душе. Никто не может властвовать над другими, если он не может властвовать над собой. Человек по определению – это всеобъемлющий, хотя и уменьшенный, космос, и это выражено в самом термине «микрокосм»; дух должен господствовать над страстными силами души и держать под контролем её тёмные элементы, чтобы микрокосм мог реализовать совершенство макрокосма[40]. На уровне каждодневного опыта слишком очевидно, что рассудок должен господствовать над чувством и воображением, и что в свою очередь он должен повиноваться интеллекту или вере: последняя играет роль интеллекта в неметафизическом человеке, что никоим образом не означает, что она отсутствует в метафизическом: в его случае это психическое продолжение или шакти знания, а не просто credo quia absurdum[41].
Но господство над собой также зависит от внешней реальности, а именно от того факта, что индивид существует в обществе. Так как человеческий разум способен на трансцендентность, и, следовательно, на объективность, человек избегает животного солипсизма и осознаёт, что он не единственный, являющийся «я». Результатом этого, в нормальных условиях или в связи с призванием, является добродетель великодушия, при помощи которой человек доказывает, что его воля действительно свободна. Свобода воли происходит непосредственно из полноты интеллекта: так как последний способен на объективность и трансцендентность, воля неизбежно способна на свободу.
Если наш разум обязывает нас господствовать над собой, потому что высшее должно господствовать над низшим и потому что духу внутри нас угрожают страсти и пороки, разум a fortiori[42] обязывает нас превосходить себя: ибо разум, как мы его определили, с неизбежностью осознаёт, что человек не имеет свою цель в самом себе, и что, следовательно, он может найти своё значение и завершённость только в том, что составляет смысл его существования. Трансценденция – это не просто результат человеческих рассуждений; верно как раз обратное. Если человек способен на рассуждения в соответствии с данными трансценденции и если это рассуждение накладывается на его ум, когда последний верен своему призванию, то это происходит потому, что трансценденция начертана на самой сущности человеческого разума, или можно даже сказать: потому, что наш разум создан из трансценденции. Наше богоподобие подразумевает, что наш дух создан из абсолютности, наша воля – из свободы, а наша душа – из великодушия; господствовать над собой и превосходить себя означает устранять покров льда или тьмы, заключающий в тюрьме подлинную природу человека.
Фритьоф Шуон. ЧТО ТАКОЕ ИСКРЕННОСТЬ
Как часто мы читаем или слышим, что некто сильно ошибается, или порочен, или является преступником, но что он «искренен» и, следовательно, «ищет Бога по-своему», и подобные эвфемизмы того же рода, когда на самом деле имеется в виду следующее: не нужно бояться ни малейших его усилий на пути к истине или добродетели. Данное мнение, поистине ошибочное, является одним из многих проявлений современного субъективизма, который ставит субъективное, каким бы случайным оно ни было, над объективным – даже в тех случаях, где объективное – это смысл субъективного, следовательно, определяющий его ценность. Другими словами, модный ныне культ искренности, вовсе не моральный и не духовный, – это просто более или менее циничный индивидуализм, не без определённых демократических обертонов, подразумевающий, что желать господства над собой и самопревосхождения означает желать быть кем-то большим, чем другие люди – как если бы стремление к самосовершенствованию каким-либо образом не давало другим предпринять то же самое.
Как цинизм, так и лицемерие являются формами гордости: цинизм – это карикатура на искренность, а лицемерие – это карикатура или на самодисциплину, или на добродетель в общем. Циники полагают, что искренность состоит в выставлении напоказ недостатков и страстей, и что скрывать их – значит быть лицемером; они не владеют собой, и ещё менее желают превзойти себя; и тот факт, что они принимают свой недостаток за добродетель, является ясным доказательством их гордыни. С другой стороны, лицемеры считают, что добродетельно демонстрировать добродетельное поведение или что видимости веры достаточно для самой веры. Их порок лежит не в проявлении форм добродетели – что является правилом для всех, а во мнении, что это проявление является достоинством само по себе, и, прежде всего, в имитации добродетели в надежде на восхищение: это гордыня, потому что это индивидуализм и хвастовство. Гордыня означает переоценку себя и недооценку других; и это именно то, что делают как циник, так и лицемер, или явно, или незаметно, в зависимости от случая.
39
Например, незначительный несчастный случай может заменить серьёзный; духовная смерть может заменить физическую; вместо бракосочетания может произойти событие инициатического характера, или наоборот.
40
Или «вселенского человека», как сказали бы суфии. Вселенная в своей абсолютной иерархии и равновесии персонифицируется в Пророке.
41
Мы цитируем эту фразу Тертуллиана в её первоначальном смысле, но её можно интерпретировать и тоньше, связывая её с