Но гости уже знали, что если даже кто-нибудь и захочет попробовать табак, то, несомненно, ключ от шкафа не отыщется. После долгих поисков окажется, что старый слуга, негодник Гонеш, неизвестно куда его запрятал. Сам Гонеш безропотно сносил все упреки. Тогда гости успокаивали хозяина:
— Не беспокойтесь, тхакурда-мохашой, не беспокойтесь! Тот табак был бы слишком крепок, а этот как раз хорош.
Койлаш-бабу обычно не протестовал и лишь слабо улыбался.
Когда наступало время прощаться, старик вдруг восклицал:
— Ах да, кстати: когда вы отобедаете у меня, друзья?
На что гости отвечали:
— Как-нибудь в другой раз сговоримся о дне.
— Ну хорошо, вот пойдут дожди, станет прохладнее, а то в этакую жару чрезмерный обед был бы утомительным.
Приходили дожди, но никто не напоминал старику о его приглашении. Больше того, всякий раз, когда заходила об этом речь, друзья говорили:
— Ну что вы, в такую погоду неудобно! Пусть дожди кончатся…
Друзья сочувствовали Койлашу-бабу, что ему пришлось поселиться в тесном домике и терпеть из-за этого много неудобств. Они уверяли его, что прекрасно понимают, насколько трудно и даже почти невозможно найти в Калькутте приличный дом. И несмотря на то, что многие соседи в течение ряда лет уверяли, что подыскивают старику достойное жилище, никто из них не мог подобрать что-нибудь более или менее подходящее.
— Пусть все остается по-прежнему, друзья, — сказал в конце концов Койлаш-бабу. — Я счастлив, что живу по соседству с вами. В Нойонджоре у меня остался огромный дом, да разве там есть люди, подобные вам?
Думаю, старик понимал, что все просто входят в его положение. Когда он начинал рассказывать о былом великолепии рода бабу из Нойонджора, а соседи принимались поддерживать его, старик в глубине души, вероятно, сознавал, что это не что иное, как взаимный обман, совершаемый из добрых побуждений.
И все же я чувствовал к нему сильную антипатию. В молодости всегда хочется подавить, пусть даже безобидное, тщеславие другого; кроме того, я не выносил человеческой глупости.
Впрочем, Койлаш-бабу был вовсе не глуп. Его помощь и практические советы приносили пользу многим. Но в тех случаях, когда дело касалось славы его рода, он не знал чувства меры. К тому же соседи, любившие Койлаша-бабу, не хотели огорчать его. Никто ни одним словом не возражал ему, и фантазия старика не знала границ. Когда же кто-нибудь в его присутствии начинал восхвалять род бабу из Нойонджора, прибегая к самым смешным преувеличениям, Койлаш-бабу с легкостью принимал выдумку за чистую монету. Он даже и мысли не допускал, что кто-нибудь может усомниться в правдивости рассказчика.
Иногда у меня появлялось непреодолимое желание взять да и выпалить из пушки по крепости, где тщеславие укрылось в обнимку со старостью. Ведь когда охотник видит птицу, удобно расположившуюся на ветке, им точно так же овладевает пылкое стремление выстрелить в нее. Когда подросток замечает, что глыба вот-вот оторвется от скалы, он хватается за палку, чтобы подтолкнуть эту глыбу. При этом как убитая птица — охотнику, так и сброшенная глыба — подростку доставляют множество сладостных ощущений и полное удовлетворение. Ложь Койлаша-бабу была настолько безыскусна, основа ее так зыбка, что она, эта ложь, напоминала пляску смерти перед дулом правды, и у меня росло желание уничтожить ее — лишь огромная лень да большая человечность не давали поднять на нее руку.
II
Анализ моих прежних чувств и мыслей, насколько позволяет память, приводит меня к убеждению, что причина враждебности к Койлашу-бабу крылась гораздо глубже. И это стоит несколько пояснить.
Богатство моего отца не помешало мне получить степень магистра искусств, а юность не привела меня в дурную компанию, погрязшую в пороке. Даже смерть опекунов не повлекла за собой никаких изменений в моем характере. К тому же внешность моя была настолько приятна, что, если б я назвал себя красивым, меня могли бы обвинить в нескромности, но не во лжи. Поэтому я был твердо уверен, что ценюсь высоко на ярмарке невест в Бенгалии. Воображение мое родило идеал девушки — высокообразованной, нежной и красивой, родители которой были бы чрезвычайно богаты.
Со всех сторон на меня сыпались предложения. Мне сулили до десяти тысяч рупий приданого, но я, бесстрастно взвешивая достоинства девиц на чувствительных весах моих требований, не находил себе равной.
В конце концов я согласился с поэтом Бхавабхути[52]:
52
Бхавабхути — известный индийский поэт VIII века до нашей эры, писавший на санскрите. Стихи в тексте заимствованы автором из пролога к драме «Малатимадива».