После десятиминутной беседы, в течение которой мой приятель лишь кивал головой, гость наконец собрался уходить. Наученные заранее лакеи сняли с кресла шаль, прихватили блюдо с ожерельем из золотых монет, взяли из рук Гонеша серебряное кропило, флакон с розовым маслом и торжественно отнесли все в экипаж. Койлаш-бабу не остановил их — он решил, что таков, должно быть, обычай вице-губернатора.
Спрятавшись в соседней комнате, я наблюдал за всем происходящим, и меня буквально распирало от смеха. Наконец, не в силах дольше молчать, я выбежал в другую комнату, расположенную немного дальше той, где находились гость и хозяин. Безумный смех овладел мной, но вдруг я обнаружил, что в комнате кто-то есть.
На постели лежала девушка и безутешно рыдала. Мое внезапное вторжение и безудержное веселье подняли ее с постели. Ее черные, полные слез глаза метали стрелы молний, а прерывающийся от рыданий голос звучал, будто раскат грома:
— Что сделал вам мой дедушка? Зачем вы так обманули его? Зачем вы пришли сюда?
Она не могла больше говорить и, прикрыв лицо покрывалом, заплакала еще сильнее.
Куда девался мой смех! До сих пор я и не думал, что в моем поступке было что-нибудь, кроме шутки, сейчас же я внезапно увидел, что нанес жестокий удар нежному сердцу. Передо мной в ярком свете предстала вся грубость содеянного. Пристыженный, раскаявшийся, я вышел из комнаты, как побитая собака.
Ну чем, чем был виноват передо мной этот старик? Ведь своей безобидной гордостью он никогда ни одному живому существу на свете не причинил никакой боли. А вот мое тщеславие превратилось в жестокость.
Этот случай открыл мне глаза и на другое. До сих пор я считал, что на Кушум, внучке Койлаша, никто никогда не женится, и видел в ней лишь товар, напрасно ожидающий сбыта. Мне казалось, что, раз я не люблю ее, она будет принадлежать любому, кто захочет ее взять. Но теперь я вдруг открыл, что в этой девушке, живущей в одном из уголков старого дома, бьется человеческое сердце.
Ее радости и печали, гнев и нежность, неизвестное прошлое, а равно и беспросветное будущее стали казаться мне исполненными таинственности и безудержно влекли к себе. Разве нужны человеку, имеющему сердце, украшения в виде денег или красивых глаз, для того чтобы понравиться?
Я не спал всю ночь. На следующее утро, с восходом солнца, собрав похищенные вещи, я, крадучись, как вор, пробрался в дом Койлаша-бабу. Мне хотелось тайком отдать их слуге старика.
Нигде не найдя его, я остановился в нерешительности. И здесь мне пришлось подслушать происходивший в соседней комнате разговор старика с девушкой.
— Дедушка, что тебе вчера сказал вице-губернатор? — спросила Кушум нежным и ласковым голосом.
Койлаш, исполненный гордости, стал фантастическими красками расписывать ей все то, что якобы он услышал из уст вице-губернатора о старинном роде Нойонджора. Кушум слушала старика с большим вниманием. Слезы навернулись на мои глаза оттого, как эта хрупкая девушка с материнским сердцем поддерживала приятный деду обман.
Долго стоял я молча. Наконец, когда старик закончил свой рассказ и вышел, я приблизился к девушке, не сказав ни слова, положил перед ней реликвии рода Нойонджора и удалился.
До этого происшествия я никогда не здоровался со стариком согласно обычаю, сегодня же, завидев его, я совершил пронам[55]. Койлаш-бабу несомненно решил, что причиной моего внезапного уважения к нему послужил вчерашний визит вице-губернатора. Это льстило ему, и, гордый, как Индра[56], он принялся рассказывать мне о сахибе. Я не перебивал его. Более того, я всячески поощрял старика. Да и соседи, прослышавшие о вчерашнем событии, в свою очередь, стали просить Койлаша-бабу рассказать обо всем подробнее с самого начала.
Когда наконец все ушли, я с красным от стыда лицом смиренно изложил старику свою просьбу. Я сказал, что, хотя честь моего рода не может сравниться с честью рода бабу из Нойонджора, тем не менее…
Едва я кончил, как Койлаш-бабу привлек меня к себе и в порыве радости воскликнул:
— Я беден! Я и не думал, дружок, что судьба пошлет мне такое счастье. Моя Кушум много молилась — вот ты и берешь ее сегодня!
Из глаз старика потекли слезы.
В этот день впервые за всю жизнь старик забыл о своем долге по отношению к великим предкам и признался в бедности. Он добавил, что мое вторжение в их семью не причинит никакого урона знатности рода Нойонджора.
Итак, мой жестокий заговор против чести Койлаша-бабу привел к тому, что он полюбил меня как достойного зятя.
55
Пронам — поклон, выражающий почтение и любовь. Совершающий пронам поднимает к лицу сложенные ладони рук.