Сидя возле Курани, Джотин осторожно поил ее горячим молоком. Наконец, спустя долгое время, она вздохнула и открыла глаза. Ей показалось, что лицо сидящего молодого мужчины напоминает какой-то давно забытый сон. А когда он положил руку на ее лоб и тихо произнес: «Курани», завеса разорвалась — она вспомнила Джотина. Прежнее очарование вновь охватило ее; глаза ее застлала пелена нежности, похожей на легкие тучки в небе.
— Курани, допей молоко, допей! — заботливо сказал Джотин.
Курани слегка приподнялась, внимательно посмотрела на Джотина и стала пить молоко медленными глотками.
Врач не может долгое время находиться у одной и той же больной, но, когда Джотин встал, чтобы идти к другим больным, в глазах Курани отразились страх и отчаянье. Он взял ее за руку:
— Я сейчас вернусь, ты ничего не бойся.
На следующий день Джотин доложил начальству больницы, что вновь поступившая больная только ослабела от голода, и ей опасно находиться среди чумных. С трудом добившись разрешения забрать ее из больницы, он в тот же вечер перевез ее в свой дом и написал обо всем Потол.
Кроме врача и больной, в комнате никого больше не было. У изголовья Курани стояла керосиновая лампа, прикрытая красной бумагой; в мягком полумраке тикали стенные часы с маятником. Джотин опустил руку на лоб Курани:
— Как ты себя чувствуешь?
Она ничего не ответила и только сильнее прижала его ладонь ко лбу.
— Скажи, тебе лучше? — еще раз спросил Джотин.
— Да, — тихо произнесла, полузакрыв глаза, Курани.
— А что у тебя на шее, Курани?
Она поспешно натянула одеяло. Джотин успел разглядеть гирлянду засохших цветов и сейчас же догадался, что это была за гирлянда.
Мерно тикали часы. Джотин задумался. Он понял, что Курани в первый раз пытается скрыть свои чувства. Когда она успела превратиться в настоящую женщину? Лучи света разогнали туман, окутавший ее рассудок и сердце, и теперь она познала стыд, страх и боль.
В третьем часу ночи задремавший на стуле Джотин вздрогнул — кто-то открывал дверь. В комнату вошли Потол и Хоркумар-бабу с большим саквояжем в руке.
— Мы получили твое письмо и легли было спать, рассчитывая приехать завтра утром, — сказал Хоркумар. — Но в полночь Потол заволновалась: а вдруг мы не застанем Курани в живых? Нужно ехать сейчас же. Она ничего не хотела слышать. Мы взяли экипаж и поехали сюда.
— Иди поспи на постели Джотина, — сказала Потол мужу.
Он не заставил себя долго уговаривать, прошел в спальню и быстро заснул.
Вернувшись, Потол подозвала кузена:
— Что с нею? Есть надежда?
Он подошел к Курани, пощупал пульс и отрицательно покачал головой:
— Нет.
— Джотин, скажи, ты любишь ее? — спросила Потол.
Он ничего не ответил, сел рядом с Курани, взял ее за руку и позвал:
— Курани! Курани!
Она открыла глаза и улыбнулась спокойно и радостно:
— Что, дада-бабу?
— Курани, повесь твою гирлянду мне на шею.
Она смотрела на него, не понимая.
— Ты разве не дашь мне твою гирлянду? — спросил Джотин.
Ласковая просьба Джотина пробудила в ней прежнюю обиду.
— Зачем, дада-бабу? — спросила она.
Он охватил ее голову обеими руками:
— Я люблю тебя, Курани!
На миг она оцепенела, потом из ее глаз градом полились слезы. Джотин стал на колени, склонился к постели и положил ей на руки свою голову. Тогда Курани сияла гирлянду и повесила ее на шею Джотина.
Потол подошла к постели больной.
— Курани! — позвала она.
Исхудавшее лицо девушки залилось краской.
— Что, диди?
Потол взяла ее за руку:
— Ты больше на меня не сердишься, сестра?
Курани нежно посмотрела на нее:
— Нет, диди.
— Джотин, пройди ненадолго в ту комнату, — сказала Потол.
Когда Джотин вышел, Потол раскрыла саквояж и вынула наряды и украшения Курани. Стараясь поменьше тревожить больную, она осторожно одела на Курани поверх грязной одежды красное бенаресское сари, потом нанизала на ее руки браслеты и позвала Джотина.
Она усадила его на кровать больной и вручила золотую диадему. Он бережно надел ее на голову Курани.
Рассвета Курани уже не увидела. Глядя на ее светлое личико, трудно было поверить, что она умерла, — казалось, что она погрузилась в глубокий счастливый сон.
Когда тело мертвой Курани должны были выносить, Потол с рыданием упала ей на грудь: