В холодные ночи Рошик вспоминал о том, как Бонгши осторожно укрывал его своей одеждой, боясь, как бы он не простудился. А когда он по ночам мерз здесь, в чужом доме, ему мерещилось, что брат придет и укроет его; он ждал брата и сердился, что его так долго нет.
Он просыпался. Брата рядом не было, и Рошик думал, что Бонгши, наверно, сейчас ворочается на постели и мучается оттого, что не может укрыть в такую холодную ночь младшего брата своей одеждой.
«Завтра же отправлюсь домой», — думал Рошик, Но утром, поднявшись с постели, вновь упрямо повторял: «Нет, я должен скопить деньги на свадьбу и вернуться домой на собственном велосипеде. Иначе я недостоин называться мужчиной и носить имя Рошик».
Однажды руководитель труппы обрушился на Рошика с грубой бранью и обозвал его подлым ткачом. В тот же день юноша оставил в уплату накопившегося долга свой жалкий скарб и покинул цирк. Весь этот день он ничего не ел. Вечером он увидел коров, безмятежно пасшихся на берегу реки, и позавидовал им.
«Для всех птиц и зверей, — подумал он, — земля — родная мать; она кормит их из своих рук и кладет им готовые куски в рот, а люди для нее пасынки. Кругом расстилаются широкие поля, но ничего не найдешь на них съедобного».
Рошик подошел к берегу реки и, наполняя ладони водой, жадно пил.
«У реки нет никаких забот, — думал Рошик, — она не знает ни голода, ни нужды, ни труда; у нее нет дома, но она не чувствует в нем никакой необходимости. Приближается темная ночь, а река бесцельно бежит куда-то вперед».
Он сидел на берегу, погруженный в свои думы, и устремил свой взор на реку, которая несла мимо него свои воды. Иногда ему казалось, что единственный способ достигнуть покоя — это сбросить тяжелое бремя человеческой жизни, броситься в свободный, беззаботный поток и слиться с ним воедино.
Пока Рошик так размышлял, к берегу подошел юноша, сбросил на землю мешок, который он тащил на себе, и сел рядом с Рошиком. Вытащив из узелка молотый рис, он принялся размачивать его в воде, готовясь к трапезе.
Рошик раньше никогда не видел таких людей. Юноша был бос; поверх дхоти у него был наброшен сюртук, на голове — тюрбан. Рошик понял, что этот молодой человек из хорошей семьи. Неясно было, однако, почему он тащил эту ношу, как какой-нибудь носильщик.
Молодые люди познакомились и разговорились. Рошику представилась возможность съесть столько моченого риса, сколько ему хотелось.
Его новый знакомый оказался студентом калькуттского колледжа. Оказывается, он заготавливал ткани кустарной выработки для магазина национальных товаров, открытого студентами в связи с движением «свадеши». Его звали Шубодх, и он принадлежал к касте брахманов. Студента не останавливали никакие препятствия, в нем не чувствовалось ни малейшей робости. День Шубодх провел на базаре и теперь, вечером, пришел сюда поужинать.
Рошику стало очень стыдно за свой образ жизни. Вместе с тем ему представилось, что он нашел выход из безнадежного, казалось, положения. Он понял, что нет ничего зазорного в том, чтобы таскать мешки и ходить босиком. Перед ним сразу открылись широкие жизненные перспективы. «Зачем только я голодал сегодня! — подумал он. — Ведь при желании я тоже мог бы таскать поклажу».
Шубодх опять собирался взвалить на плечи свой мешок. Рошик решительно запротестовал.
— Я ведь ткач, — сказал он, — и я буду нести ваш груз, а вы отведите меня в Калькутту.
До сих пор Рошик никогда не признавался в том, что он происходит из рода ткачей, но сегодня он сказал об этом без всякого стеснения.
Шубодх даже подпрыгнул от восторга:
— Так ты ткач? Их-то я и ищу! Теперь они на вес золота, и мы никак не можем найти преподавателя для ткацкой школы — никто не соглашается идти к нам.
Итак, Рошик в Калькутте, в роли учителя ткацкой школы. Теперь, за вычетом расходов на стол и квартиру, у него кое-что оставалось, и он начинал копить деньги. Но все же колеса его будущего велосипеда были едва различимы в туманной дали грядущего, а гирлянды для невесты вовсе не было видно.
А тем временем ткацкая школа после внезапного расцвета так же неожиданно захирела. Пока господа заседали в комитетах, все шло прекрасно, но стоило только приступить к делу, как началась неразбериха. Из самых разных мест выписывали станки, но они ткали такую невозможную дрянь, что, сколько комитетчики ни заседали, они не могли даже решить, в какую мусорную яму можно выбросить весь этот хлам и как разделаться со всей этой затеей.
Рошик больше не мог терпеть. Всей душой он рвался домой; воспоминания о родных краях преследовали его неотступно. Мельчайшие детали деревенской жизни казались теперь прекрасными: полупомешанный сын местного жреца; рыжий теленок соседей; корни большой смоковницы и пальмы, которые переплелись, как призовые борцы, возле тропинки у реки; заброшенная избушка, стоявшая в тени деревьев; забитые в землю колышки из бамбука, на которых сушились рыболовные сети; зимородки, сидевшие молча на колышках; песни, доносившиеся по вечерам из рыбацких поселков; тенистые деревенские дороги и неподвижный воздух, напоенный ароматами, такими различными в разные времена года; преданные друзья — непоседливый Гопал и милая большеглазая Шойробха, приносившая ему бетель в подоле.