— Да ничего я не задумал, всё будет так, как я сказал. От нас только и требуется, что подождать, когда ребёнок сам её убьёт. Понимаешь ли, врач нам поведал вот какую любопытную вещь: дитя Златы Гарван очень крупное, и самой ей его не родить. Вскоре они обе умрут и всё решится само собой. Нужно просто не вмешиваться.
— Ты поклялся на роду!
— Нет, заботиться о здоровье твоей матери и защищать её, я не клялся. Я сказал, что мы не причиним ей вреда, и мы не причиним. Никто её и пальцем не тронет.
— Ах ты тварь! — я с яростью бросился на клеть.
Молнии клети шарахнули, прошибли все тело и волной меня отбросило в другой конец темницы.
Сквозь боль и звон в ушах я слышал злобный громкий смех Есения:
— Вы все заплатите за смерть моего отца, ублюдки! И даже не надейся, что твои дружки кровососы придут и спасут вас. Пусть только сунуться! Пусть только попробуют! А когда мы покончим с ними, я возьмусь за твою семью, уничтожу всё, что было тебе дорого. Сожгу твое древо, и камня на камне не оставлю от твоего родового поместья. А все земли твоего княжества раздарю Вулпесам и Григанским! Я не дам тебе жить спокойно даже на том свете, мразь, даже не надейся на это!
Пока я отходил от удара чародейской клети, они успели уйти. А у меня в голове билась только одна мысль, я должен что-то сделать, я должен это исправить, я должен их спасти.
Последние часы до казни я провёл, измеряя шагами малочисленные метры темницы. То, что сказал Григорий, буквально раздирало меня на части от ярости. Я передумал, кажется, все возможные варианты спасения, перебрал в голове все идеи, которые обдумывал ночью.
Но все они были невозможны. В глубине души я понимал, что все эти варианты, все эти мысли, лишь способ спасти рассудок от того, чтобы окончательно не свихнуться.
Поэтому я продолжал с остервенелой тщательностью думать и думать.
Если мои силы хоть немного вернулись, у меня будет возможность попробовать что-то сделать несколько раз. Пока меня будут вести по коридору катакомб и до транспорта, после, пока будут вести из транспорта по площади. И главный вариант, который мне казался самым возможным, у меня будет несколько минут, пока я буду стоять на эшафоте с петлей на шее и слушать приговор, чтобы попытаться что-то сделать.
Всего несколько минут на то, чтобы попытаться применить силу.
И что я могу? Со связанными руками я даже руну не смогу нарисовать. Но Кассей говорил про мои ментальные способности. Могу ли я как-то их использовать? Могу ли наслать морок на толпу, напугать их, и в этот миг попытаться сбежать?
Нет, ничего я в одиночку не смогу — утверждала логика и здравый смысл. Но здравый смысл практически покинул меня, да и что мне оставалось? Лучше попытаться хоть что-то сделать, чем совсем ничего не делать.
Вскоре за мной пришёл конвой из двух боевых чародеев. Они принесли чистую одежду и ушат с водой, велев привести себя в порядок. А после они надели на меня сковывающие чары кандалы, сковав руки за спиной, и повели через тёмные коридоры катакомб. Я шёл впереди, а мои надзиратели, держа меня на прицеле жезлов Перуна, следовали сзади.
Особых действий для манёвра у меня не было, но я резко развернулся и ударил одному из чародеев головой в нос. Тот вскрикнул и пошатнулся, схватился за нос, из которого тут же хлынула кровь. Я было развернулся, чтобы ударить и второго, но тут же в ответ последовал разряд молнии в бок, свалив меня на землю.
Вполне ожидаемо. Но и не попытаться я не мог. Всегда существует шанс на удачу, пусть даже на минимальную. Хотя кого я обманываю, в данной ситуации никакого шанса у меня не было.
Меня вывели из темноты подземелья, в глаза тут же ударил яркий солнечный свет. И день сегодня был на редкость противный: солнечный, по-весеннему тёплый. Птички радостно щебечут, эхом откуда-то доносится весёлый гомон играющей детворы, где-то неподалёку раздался задорный женский смех и резко стих. Отличный день для жизни, но не для того чтобы умереть.
Меня засунули в специальный служебный гексаход, оснащённый кабиной с чародейской клетью. Внутри кабины не было окон и стояло кромешная тьма, двери запирались так плотно, что очень скоро я почувствовал, что дышать становится тяжело.
Ехали мы не больше десяти минут, но казалось будто целую вечность. И только по участившимся ухабам, какие бывают, когда едешь по брусчатой дороге, и по знакомым поворотам, я понял, что мы на центральной улице и подъезжаем к Великой площади солнцеворота.
Дверь кабины резко отворилась, в глаза снова больно ударил яркий свет, послышался шум гудящей толпы.