— О чём он попросил перед смертью?
— Чтобы я позаботился о его семье.
— Почему он об этом просил?
— Он спас мне жизнь, защитил меня ценой своей жизни, — мотнул головой Родомир, ему явно не хотелось отвечать, но и противостоять действию зелья он не мог.
Я только было хотел задать следующий вопрос, но Родомир неожиданно зарычал как зверь на меня:
— Зачем ты это спрашиваешь? Не смей! Это не относится к делу!
Но едва ли я собирался останавливаться.
— И значит так, по-твоему, ты должен был защищать сына человека, который умер, спасая твою задницу? — вопрос был явно риторический и ответа не требовал, но Родомир ответил:
— Да! Я заботился о нём!
— Вот же ублюдок, — прошипел я. — Ты не заботился, ты использовал его! Неужели ты не видишь разницы?
Родомир замотал головой, изо всех сил пытаясь противиться зелью.
— Я никому и никогда не помогаю просто так, — сквозь зубы процедил он, схватился за голову, попытался вскочить, но координация его подвела, и он упал обратно. Он покосился на зеркало позади меня.
— Ах ты ж паршивец! — Родомир схватил свою трость и попытался меня ею огреть, но я ловко увернулся, а трость с грохотом ударилась об пол.
— А ну, прекратите, господа! — воскликнул следователь, строго взглянул на меня, давая понять, что не позволит продолжать мой несанкционированный допрос.
А я уже, в общем-то, сказал, всё что хотел. И теперь, наклонившись к Григанскому-старшему и на всякий случай не упуская при этом из виду его трость, сказал:
— Больше Быстрицким не нужна твоя помощь. Ты выплатишь компенсацию, которой я с ним охотно поделюсь и больше ты никогда не посмеешь даже приблизиться к этой семье.
Родомир не ответил, а лишь надменно оскалился и многозначительно посмотрел на зеркало.
— А как же… — протянул он.
— Ты не станешь им мстить, не станешь снова пытаться их использовать? — я нарочно угрозу поставил как вопрос, но кажется действие зелья правды уже сошло на нет.
Родомир ещё шире оскалил рот и сказал:
— Не стану, разумеется.
Вот только едва ли я ему поверил. И без зелья было видно, что этот мстительный ублюдок не простит Глебу предательство.
— А если нет, — перешёл я на угрожающий шёпот. — Вся Славия узнает, каким именно образом мне удалось заставить тебя сознаться. И я это преподнесу в самой неприглядной, самой унизительной для вас манере. И Борислава тоже не пощажу. Тебя не будут приглашать ни в одно приличное общество, с тобой никто не захочет больше иметь дела, а твой сын не сможет построить нормальную карьеру и найти достойную супругу, невзирая ни на деньги, ни на титул.
Лицо Григанского перекосило, а я спокойным тоном продолжил:
— Но у тебя ещё есть шанс хоть немного поправить своё положение. Совсем другое дело, если газетчики будут думать, что ты сам раскаялся и сознался, это можно даже счесть благородством. Но если они узнают, что ты был вынужден это сделать из-за дуэли, в которой продул малолетке, да ещё и с ослабшей родовой силой….
Родомир поменялся в лице, оскал, как ветром сдуло. Он озадаченно смотрел на меня, явно обмозговывая последствия, а потом стал жёстким и крайне серьёзным:
— Хорошо, я согласен, — отчеканил он. — Я не стану мстить ни твоей семье, ни Быстрицким, если ты выполнишь то, что сказал.
И деловито он протянул мне руку, а я пожал. В родовой клятве здесь не было необходимости, я знал, что Григанский так трясётся за свою репутацию, что не станет нарушать договор. И кажется, наконец-то, между нами возникло пусть и противоречивое, но понимание.
Через несколько часов после допроса мы с Глебом отправились в суд. Родомира должны сопроводить туда наши защитники, формально сейчас, как обвиняемый, он находился под стражей и свободно выйти сможет только после вынесения приговора.
Несколько десятков газетчиков уже толкались под дверью суда. Я не рассчитывал на такой ажиотаж. Утром я позвонил только в «Варгановский вестник», пригласив их осветить вскрывшиеся подробности преступления и лишь слегка намекнув, что Родомир Григанский решил сознаться. Но видимо, новость о вине Григанского произвела такой фурор, что даже Китежградовские газетчики примчали сюда, желая стать одними из первых, кто поведает о ней.
Заседание было коротким, а решение судьи именно таким, как я ожидал. Глеба оправдали, он сознался в том, что выполнял поручения Родомира под давлением, а сам Григанский-старший всецело признал свою вину. Я, конечно же, отказался от кровной мести, выбрав денежную компенсацию. На этот раз суд назначил сумму компенсации в пятьсот тысяч рублей. А также Григанским предстояло заплатить ещё и в казну сто тысяч штрафа. Если бы Родомир сознался сразу, то отделался бы первой компенсацией в триста тысяч, теперь же ему пришлось заплатить сполна. И речь даже не о деньгах, он лишился ноги и на долгое время лишился уважения аристократов. Но, наконец-то, справедливость восторжествовала. Я завершил то, что начал отец, отмстил так, как он этого хотел. Я решил, что сегодня мы устроим в честь этого праздник. Жаль только, что отец не сможет вместе с нами отметить эту победу.