— У тебя что, опять был приступ? — спросила она.
— Нет, — ответил он.
Он лег и натянул на голову рваное одеяло. Так длилось несколько дней, звуки божественного откровения раздавались в его душе, как только он оставался наедине с солнечным лучом, падавшим на скошенный потолок. Его поили цельным молоком, а иной раз давали даже оладьи с маслом. Никто не приказывал ему: «Поди туда, сделай то-то», когда на дворе свирепствовал мороз, никто не давал ему противоречивых приказаний, не кричал: «Я тебе все кости переломаю, если ты этого не сделаешь!» Он мечтал только о том, чтобы не поправиться слишком быстро.
Но солнце светило не каждый день, далеко не каждый, случались и пасмурные дни, без божественного песнопения, без восторга, без утешительных воспоминаний, без умиротворяющих надежд, только бесцветные будничные чувства да мрачные думы, дрожь при одной мысли о вечной жизни, немая, похожая на тупую боль тоска по чему-то, что могло бы спасти его от грозящего страшного бессмертия души.
Он давно уже перечитал те несколько книг, что были на хуторе, других книг не было, кроме «Фельсенбургских повестей», о которых он много лет не смел и заикнуться, опасаясь порки. Магнина хранила эту книгу у себя на самом дне сундука, и в виде особой милости ему иногда разрешалось взглянуть на обложку, но никогда — внутрь. Конечно, это была таинственная книга, он слышал однажды, как матушка Камарилла бранила дочь за то, что она, читая ее, жжет по ночам свет.
— Мне хочется почитать какую-нибудь книгу, — сказал он.
— Нету здесь книг. Таких книг, которые можно было бы читать, — ответила Магнина.
— А «Фельсенбургские повести»? — спросил он в надежде, что она не станет бить больного человека, лежащего в постели, который к тому же недавно конфирмовался.
Лицо Магнины приняло торжественное выражение, она покачала головой, поджала губы и строго посмотрела на свою штопку.
— «Фельсенбургские повести»? — переспросила она. — Должна тебя предупредить, что это вовсе не развлекательная книга. Это христианская книга.
— Это неважно, — сказал он.
— Как так неважно? Конечно, важно. Это книга о том, как люди живут на свете. Ты еще слишком мал, чтобы читать такие книги.
— Я ведь уже конфирмовался, — сказал он.
— Конфирмоваться может и дурак, — ответила она. — Неужели ты думаешь, что если человек конфирмовался, так он сразу и поймет, что значит в человеческой жизни Иисус Христос? Я невесть какие грехи могла бы совершить, если бы прочла эту книгу прежде, чем все поняла. Вот разве когда ты станешь постарше…
Однако на другой день в полдень, когда наверху никого не было, она пришла к нему с «Фельсенбургскими повестями». Нетерпение в его глазах было безгранично, как море. Она чуть заметно усмехнулась, видя его большие, полные ожидания глаза, уселась на край постели и раскрыла книгу. Нет, нет, трогать книгу ему не разрешается. И так сразу видно, что это в высшей степени христианская книга, вон она какая толстая, запах, который исходил от книги, наполнял сердце мучительным беспокойством, и мальчику казалось, будто он болтается, подвешенный на ниточке.
— «Я, Эберхард Юлиус, увидел впервые свет мира в году 1706 во время великого солнечного затмения, которое как раз тогда началось и которое внушило моему отцу, богатому купцу, и всем остальным людям большой страх».
Внизу послышались шаги, и Магнина тотчас перестала читать. У нее были жирные одутловатые щеки и безразличные глаза, она была из тех людей, которые редко отваживаются на какой-то поступок, к тому же в душе у нее словно сидел бес, постоянно заставлявший ее вдруг отменять принятое решение, и тогда апатия, будничная и безнадежная, вновь одерживала победу над ее плотью.
— Господи, спаси меня и помилуй, видно, я совсем рехнулась, — сказала она, захлопнув книгу и с ужасом глядя на переплет, точно это была книга о черной магии, потом она быстро спрятала книгу под фартук и ушла.
Когда назавтра он спросил ее о книге, она рассердилась.
— Попридержи язык, или я скажу матери, — пригрозила она.
Он не знал, в чем его вина, но понял, что сделал что-то очень дурное, и испугался. Вскоре, однако, ему пришлось думать совсем об ином. На другой день матушка Камарилла принесла ему его обноски и чулки, все было выстирано и заштопано; пока мальчик одевался, ему стало дурно, но она положила ему на лоб мокрую тряпку и заставила встать. Братья ушли в море ловить рыбу, теперь не время разлеживаться. Через несколько дней его опять разбудили на рассвете и послали в коровник. Он снова таскал воду, мокрый с головы до ног. На Пасху повалил снег. Яна и Каритас жаловались хозяйке, что он отлынивает от работы. Но иногда, если поблизости никого не было, Яна лезла за пазуху и совала ему теплый кусочек бурого сахара.