— Ты одна? — спросил он.
— Они пошли в лавку, — ответила она.
— А ты почему не пошла вместе с ними? — спросил он.
— Потому.
— Вы идете куда-нибудь в определенное место? — спросил он.
— Да.
— А-а, ну, тогда до свидания, — сказал он и приподнял шапку.
Она сказала:
— Мне все равно, я могу пойти и вместе с тобой.
Потом, спустя уже много времени, скальд размышлял над тем, действительно ли девушки зашли в магазин или она сама отстала от них и остановилась возле витрины, поджидая его.
В этом месте не было спуска к морю.
— Поднимемся на гору? — предложил он.
— Только не высоко, — сказала она.
— Посмотрим, не найдем ли мы здесь знакомых цветов, — сказал он.
Он делал слишком большие шаги, и ей пришлось поторапливаться, чтобы не отстать от него, она семенила быстрыми мелкими шажками, а может, у нее были просто чересчур высокие каблуки. Он не мог удержаться, чтобы не разглядывать ее, когда она шла рядом с ним по дороге, такая худенькая, серьезная, но светлая и новая, с этим радостным солнечным сиянием на волосах, губах и щеках.
— Тебе не кажется странным, что мы с тобой одни в незнакомом месте? — спросил он.
— Нет, — ответила она. — А тебе?
— На самом деле до этой минуты нас и не существовало, — сказал он.
— Я тебя не понимаю, — сказала она.
— То есть и ты и я существовали, конечно, где-то и прежде, но не мы, — сказал он. — И не этот берег. Мир создан только сегодня.
— Опять ты меня пугаешь, — сказала она, но взглянула на него с улыбкой, чтобы он не подумал, будто она сердится.
В придачу к обычному очарованию она получила от Творца нечто неуловимое — некий таинственный штрих, его чувствуют все, но никто не может сказать, в чем именно он выражен; какой-то оттенок, который не поддается объяснению, ибо превосходит все толкования и делает любое из них бессмысленным, но в котором тем не менее заключено все. Сама она и не подозревала об этом чуде и не старалась хоть сколько-нибудь им воспользоваться, в ее поведении не было ни капли кокетства, не чувствовалось и намека на легкомыслие. Скальд опасался, что первый мужчина, который сделает ей комплимент, сразу же разрушит эти чары.
Роса еще сверкала в листьях росницы. Они уселись на камнях и смотрели вниз на крыши этого чужого городка, на его спокойный фьорд, на синевато-зеленые горы и чистое чужое небо.
— Приятно увидеть мир в первый раз именно в такое утро, — сказал он.
— Угу, — сказала она.
Под ее совершенным взглядом, делавшим всю поэзию пустой болтовней, он терял дар слова.
— Бера, — попросил он, — научи меня говорить с тобой.
— Нет, — ответила она.
— Иногда мне кажется, будто твой мир выше всех человеческих чувств, — сказал он.
Она спрятала от него глаза, поджала губы, и у нее на лице снова появилось грустное отрешенное выражение, оно скорее пристало лицу несчастной, замученной неудачами женщины, от которой отвернулись все люди и все надежды которой оказались блуждающими огоньками. Одно мгновение казалось, будто она хочет что-то сказать и не может найти слов, но потом она встала и одна пошла прочь.
— Я сказал какую-то глупость, — испугался он. — Что мне делать?
— Я хочу вернуться на пароход, — сказала она. — У меня слишком высокие каблуки, чтобы гулять по такой дороге.
Скальд страшно огорчился из-за своей неловкости и пытался ее загладить. Тогда она нашла несколько цветов, сорвала их и, показав ему, произнесла:
— Резуха альпийская, вероника, ястребинка.
— Откуда ты знаешь эти названия? — спросил он.
— От дяди.
— Тебе повезло, — сказал он, — у тебя образованный дядя. Я вырос на хуторе у Подножья. Там были два брата, они дрались друг с другом из-за права командовать мною. Иногда перепадало и мне. Однажды я пролежал в постели целых два года. В юности я был самым несчастным человеком во всей Исландии.
Но когда она посмотрела ему в глаза, он понял, что стоило вытерпеть все на свете, чтобы в конце концов встретить этот взгляд. Он удивлялся, что у молодости может быть столько нежности и покоя. Заглянув ему в душу, она коснулась его руки и сказала:
— Пойдем в ту сторону, там дорога ровнее. А сюда не пойдем, здесь неровно.
— Прости, что я перестал говорить о цветах и заговорил о себе, — сказал он.
— Говори о себе, — попросила она.
— Нет, — сказал он. — Больше не надо. Это нехорошо.
— Нехорошо? — удивилась она. — Почему?
— Потому что вся моя жизнь до тебя должна обратиться в пепел, развеяться по ветру и исчезнуть, — сказал он.