— Льоусвикинг, — сказала она, и ее улыбка, и голос, и легкие волосы, и бледность щек, и летние сумерки, и свет молодого месяца сразу слились воедино.
Он ничего не ответил.
— Почему ты за весь день не сказал мне ни слова? — спросила она.
У нее была простая и безыскусная, хотя чуть своенравная манера разговаривать, которая очень подходила к ее семенящей, тоже чуть своенравной походке, а выговор ее отличался благородной близостью к просторечью, выдавая в ней сельскую жительницу.
— Ты нашла себе кое-что получше меня, — сказал он мрачно.
— Ох, ну зачем ты так говоришь? — спросила она с упреком, но не сердито.
— Он одарен, образован, весел, хорошо одет и, конечно, богат, — сказал скальд.
— Кого ты имеешь в виду? — спросила она.
— Студента, — ответил скальд.
— Да, — сказала она. — Он славный малый.
— И собирается устроить в твою честь вечеринку, — сказал он.
— Который час? — спросила она.
Скальд:
— Он должен уже скоро прийти.
— Мне не хочется идти туда, — сказала она. — К тому же это вовсе не в мою честь.
— Но ты с благодарностью приняла его приглашение, — сказал он.
— Я ему ничего не обещала, — сказала она. — Это другие девушки обещали.
Тогда он спросил с надеждой:
— Значит, ты не пойдешь на эту вечеринку?
Она подняла на скальда глубокие прекрасные глаза и сказала:
— Нет. — Одно только слово.
— А на берег пойдешь? — спросил он.
— Не знаю, — ответила она. — А ты?
— Пойдем вместе на берег, — предложил он.
— Да, — сказала она.
Но когда они оказались на берегу, он потерял дар речи, он был слишком взволнован, и, кроме того, он не умел говорить на ее языке, она даже не слушала, когда он говорил, хотя с другими она весело шутила и непринужденно болтала, казалось, что рядом с ним она перестает что-либо чувствовать и понимать. Некоторое время они шли молча, потом он снова завел свое:
— А я думал, что ты влюбилась в этого студента.
Она коротко и еле слышно:
— Почему ты так решил?
— Ты говорила с ним весь день.
— Он не оставлял меня в покое.
— Какое он произвел на тебя впечатление?
— Да, собственно, никакого.
— Тогда, значит, он не произвел на тебя и плохого впечатления.
— Да, пожалуй.
— Ну вот, раз он не произвел на тебя плохого впечатления, значит, ты вполне могла влюбиться в него.
— Зачем ты все это говоришь? — спросила она.
— Прости.
— Если уж ты хочешь знать, — сказала она, — мне он кажется очень скучным. Он ведет себя так, словно я принадлежу ему, а я этого не выношу. И давай не будем больше говорить о нем. Скажи лучше что-нибудь прекрасное.
Так много слов за один раз она перед ним еще не произносила, и он был даже удивлен, что она говорила так долго.
— Бера, — сказал он. — Когда я иду рядом с тобой и особенно когда я смотрю на тебя, тогда все, что я хочу сказать, кажется мне пустым и пошлым. Но все-таки я только теперь понял, ради кого — нам светит солнце.
— Ради кого? — спросила она.
— Ради тебя, — сказал он.
Она долго не отвечала, но ее вид был красноречивее любых фраз, игра ее лица говорила больше, чем слова, на нем снова появился и мучительный вопрос, и чуждое ей выражение, и предчувствие долгого горя. Наконец она сказала:
— Так не должен говорить ни один человек.
— Еще раз прошу тебя о прощении, — сказал он. — Но может быть, я вовсе и не человек.
— Да, — сказала она. — Ты ни на кого не похож. А я, наоборот, самая обычная девушка, только не очень хороша собой. Разве ты не видишь, какой безобразной я становлюсь, когда закрываю рот, а еще все говорят, что я чересчур плоская, что у меня слишком длинная талия, косолапые ноги и некрасивые руки.
— Да, — сказал он. — Возможно, ты одноглазая и на носу у тебя бородавка, а ногти вросли в тело. Но если так, значит, у меня обман зрения, и он наградил тебя красотой, а мое невежество говорит, что солнце создано ради красоты, и мое безумие утверждает, что красота принадлежит тем местам, где нет понятия «смерть». Но если и так, я не хочу излечиваться от этого.