Выбрать главу

— Когда я оглядываюсь на свою прошедшую жизнь, — сказала старая женщина, — мне кажется, что она была одним долгим солнечным утром.

— Мы и во сне чувствуем запах леса, — сказало Эхо.

— Я всего лишь скальд, — виновато сказал Оулавюр Каурасон.

Он попросил разрешения прикрепить зеркальце к спинке кровати так, чтобы Бедняга могла снова видеть ледник и перестала плакать.

— В этом зеркальце видно Всё и видно Одно, — сказал он.

Потом он попросил разрешения переночевать у них, но еще до рассвета он встал, поцеловал старуху и сказал:

— Больше я не могу задерживаться, скоро встанет солнце. Прощай, добрая женщина.

Спящую Беднягу он тоже поцеловал в лоб.

— Когда она проснется, она увидит, как над ледником сияет солнце, — сказал он.

Погода была тихая, на юге стояла луна, все заливал холодный голубоватый свет. Скальд поднимался по горной тропе. Внизу громоздились длинные откосы, выше пошли заросшие мхом скалы, потом морены и наконец чистый снег. Луна побледнела, начало светать. С моря надвигалась черная туча, предвещавшая непогоду. Скальд поднимался все выше к леднику, прямо на сигнальный огонь рассвета, с уступа на уступ, по глубокому снегу, не обращая внимания на непогоду, которая могла застать его здесь. Когда он был ребенком, он стоял на берегу Льоусавика — Светлого залива — и смотрел, как волны бьются о берег, но теперь он уходил прочь от моря. Думай обо мне, когда светит солнце. Скоро солнце воскресения вспыхнет над теми светлыми дорогами, где она ждет своего скальда.

И Красота будет властвовать безраздельно.

Рейкьявик и его окрестности, зима 1939–1940 гг.

Речь на торжестве по случаю вручения Нобелевской премии в Стокгольмской ратуше 10 декабря 1955 года

Ваши Величества, дамы и господа!

В тот день, несколько недель тому назад, когда я впервые заподозрил, что решение Шведской Академии, которого все с нетерпением дожидались, может иметь прямое

отношение ко мне, я находился в заграничной поездке на юге Швеции. Оставшись один в отведенной мне комнате в доме, где я в ту пору гостил, я невольно задумался над тем, какая участь уготована мне, скромному скитальцу, автору нескольких книг с неведомого, затерянного где-то на краю света острова, если учреждение, наделенное правами награждать почестями и славой плоды духовной деятельности, вдруг попросит меня покинуть свое место

в зале и выйти к рампе перед всем миром.

Стоит ли удивляться тому, что мысли мои унеслись, точно так же, как они уносятся и сейчас, в эту торжественную минуту, к родным и близким мне людям, к тем из них в особенности, которые окружали меня в юные годы, к тем, кого давно нет в помине. Но даже при жизни они больше напоминали сказочных эльфов — имена их были известны лишь немногим, и еще меньше осталось тех, в чьей памяти они до сих пор сохранились. Но именно эти люди, находившиеся возле меня, заложили основу моему отношению к миру.

Я стал вспоминать людей из самых глубин жизни народной, тех удивительных мужчин и женщин, которые меня воспитали и вырастили. Я вспомнил отца, вспомнил мать. Но больше всех вспоминалась мне моя старая бабушка, от которой я узнал множество старинных стихов и песен еще до того, как научился читать.

Я стал вспоминать, как вспоминаю и сейчас, в эти минуты, заповеди, которые она внушала мне, ребенку: живому существу не причиняй зла, веди себя так, чтобы

те, кого называют убогими и несчастными, не могли подумать, будто ты гнушаешься ими, навсегда запомни: если с человеком случилась беда, если с ним поступили несправедливо, если от него отвернулась удача и все его покинули, никто другой в Исландии так не нуждается в сочувствия, уважении и любви хорошего и доброго мальчика, как этот человек. Все мое детство, прошедшее в Исландии; я был совершенно уверен, что те, кого называют великими или же большими людьми, всякого рода важные господа существуют лишь в сказках, что они всего лишь игра воображения — единственной моральной доктриной, признаваемой в местах, где я вырос, была любовь к обиженным и слабым, уважительное

отношение к ним.

Мне вспомнились мои ничем абсолютно не знаменитые друзья, которые во времена моей молодости, да и потом, когда я уже стал взрослым, всегда готовы были мне помочь советом по поводу книги, которую я намеревался написать. Среди них встречались люди с тончайшим художественным вкусом, несмотря на то, что они отнюдь не были профессиональными писателями. Они указывали мне на такие наиважнейшие моменты литературного творчества, которые порой даже для большого мастера так навсегда и остаются тайной за семью печатями. Некоторые из этих одаренных людей продолжают