Я помню, тоже шиканул: купил огромный чемоданище — и в кондитерский магазин. Дай, думаю, племяшам праздник устрою. У меня их целый взвод. Бухнул чемодан на прилавок и говорю — ссыпайте сюда своих «мишек», «белок», «петушков». Продавщицы глазом не моргнув принялись отвешивать мне весь ассортимент сладостей, а заодно и колкостей: мол, подфартило какой-то, на всю жизнь теперь усластится… И такое прочее. Я не отнекиваюсь, петухом хожу. А когда потянул сладкий чемодан с прилавка, понял, что переиграл: в нем добрых пуда три весу. Не поскупились на леденцы, хохотушки. Фигуру мою, конечно, наперекосяк, однако фасон держу. Едва догужевал до камеры хранения. Перед отходом поезда в парикмахерскую забежал подфуфыриться. Забегал на минуты, а получилось… В общем, не один поезд потом без меня ушел и не скоро племяши дождались своих конфет и ракушек…
— Леша, встречный! — прервал свой рассказ машинист. Помощник подтвердил, что видит, и дал короткий сигнал.
Встречный откликнулся нарастающим гудом. С жутковатым взрывом схлестнулись сирены, обдало грохотом, и некоторое время ничего другого не было слышно. Мелькнул последний вагон встречного, и Серега подумал, что через каких-нибудь полчаса он так же стремительно прогрохочет мимо поста Неходы, и ему представилась неподвижная фигура с флажком в руке и Каштан, такой же строгий и подтянутый, сидящий рядом. Серега невольно улыбнулся, вспомнив, как преображался лысоватый, сутулый Нехода, когда надевал форменную фуражку, а уж с флажком на посту, встречая поезд, стоял совсем по-гвардейски. И от этого воспоминания ему сделалось так же хорошо и покойно, как было в уютной избушке Неходы.
— Да-а… сел я, значит, в кресло, — заговорил снова машинист минуту спустя, как только сошла глухота. — Глянул в зеркала — и сам себя не узнал: бородища от уха до уха, не то что твоя пионерская. Девушка в белом халатике с улыбкой спрашивает: «Подстригать будем или?» Рядом с ее чистым бледным личиком моя физиономия — заросли дремучие. И вмиг изменил я свое решение — дома во всей красе показаться. Говорю, только «или» и под самый корень. А девушка, словно поддразнивая меня, пытает: «И не жалко, заграничная небось?» — «Точно, говорю, три часа назад причалили». — «Да, вижу, — сказала уже без улыбки и вдруг рукой по моей заросшей щеке провела. Легко так, ласково и добавила со вздохом: — Милую б хоть порадовал…»
И зачем только она это сделала! «Нет у меня никакой милой!» — хотелось крикнуть мне и руками зачем-то замахать. Для убедительности, что ли. Но я не мог шевельнуть ни языком, ни пальцем. Словно заклинило все во мне. Сижу как парализованный и таращусь на ее отражение в зеркале. Она машинку включила, к бороде поднесла и остановилась: не передумаю ли? У меня и впрямь сомнение шевельнулось. Но смолчал. Она опять вздохнула, коротко так, сожалеюще, а сама в глаза мне все смотрит. Не выдержал я взгляда этого, закрыл глаза. И как в сон угодил. Сколько снов таких виделось, пока борода отрастала… Боже мой, что за руки у нее. Колдовство какое-то. Даже машинка вроде присмирела. Одним урчащим звуком, почти не касаясь кожи, прошлась по лицу, и бороды как не бывало. Глянул в зеркало сквозь ресницы — был бородатым, стал просто небритым. Компресс. Мыльная пена. И бритвой, что голубиным перышком, провела по моей щетине. Потом пальцы… И что ж они творили со мной. Я блаженствовал, плыл в полудреме, как после суточной вахты, и молил, чтоб это никогда не кончалось…
Крепкий запах одеколона «В полет» вернул меня на грешную землю. Открыл я глаза. Девушка смотрит на меня грустно так и говорит с улыбкой: «Весь прейскурант мы с вами отработали». А я сижу не шевелюсь, словно заново рожденный. Всю тоску-маету бродячую сняла она, да только новой, видать, наградила…
Вышел из парикмахерской, а куда идти — не знаю. Пошел было на вокзал, да ноги неохотно идут. И сам будто на канат резиновый зачален — чем дальше отхожу, тем сильнее тяга обратная. Махнул рукой на все, была не была, развернулся на сто восемьдесят. И даже легче вдруг стало. Опомнился у порога парикмахерской. Но войти поробел. Только к вечеру снова в кресле очутился. «Лена, тебя ждут», — позвала кассирша, маленькая седенькая старушка такая. Подошла Лена, посмотрела на меня внимательно и, как первый раз, легко провела рукой по щеке — мол, брить-то нечего. А во взгляде и приветливость и огорчение. Что-то не так, чувствую. Попытался отшутиться: тик, говорю, у меня, доктор массажами велел лечиться. И мигнул несколько раз правым глазом. Совсем неуклюже получилось. Лена взглядом построжела и говорит: «Ну, это мы быстро вылечим». Затянула меня потуже в салфетку, придавила голову к спинке кресла, ошпарила компрессом и такой массаж с «отбивными» закатила, что я сразу же засомневался: те ли это руки? Но терпел. Она, бедненькая, аж задохнулась. Откуда сил столько взялось к концу смены, отшлепала по всем правилам. Сижу как свекла красный, а Лена, едва дух переводя, спрашивает: «Ну что, жалобную книгу?» — «Нет, говорю, книгу предложений, пожалуйста. Пойдемте в кино…»