Зимой сосны и ели на ветру выводят протяжное «ф-ф-ф-ф».
Облиственные дубы — «ш-ш-ш-ш»…
Голые деревья — «с-с-с-с-с»…
А все вместе — «у-у-у-у-у»…
Учебный год в полном разгаре: ветер азбуку разучивает…
Он был суров на вид и строг по натуре. Никто не знал его улыбки, никто не слыхал его смеха. Они наглухо были зажаты в кулаке характера. И мрачные навеси бровей не поднимались, не расходились до той черты, за которой теплится веселье…
Это был человек, который всегда не смеется…
Но однажды его увидели спящим и не узнали: добродушное лицо светилось детской радостью…
Провожая в последний путь подругу свою, бабушка плакала, жалея вначале об ушедшей из жизни, а потом и о себе…
Внук пытал:
— Ты что, бабушка, смерти боишься?
— Да нет, милый, смерти-то чего бояться, коль срок подходит… А вот когда отнесут тебя на кладбище, закопают, а сами уйдут… Вот тогда и страшно будет… без людей-то…
Сон и смерть.
Человеческая память вносит свои поправки в объективную реальность этих явлений…
— Спит как убитый, — с добрым чувством восхищения говорим мы о человеке, поработавшем всласть.
— Лежит как живой! — восклицает печально, прощаясь с тем, кто безвременно покинул нас. — Еще столько мог сделать… Он умер в работе, посреди кипучей жизни своей…
— Нет, он не умер, — протестует Память. — Для нас он живой, только уснувший на долгое долго.
Иногда, шагая домой после трудной и важной работы, вдруг невольно вспоминаю отца. По привычке задумываюсь: а почему я его вспомнил именно сейчас? И, как бы поглядев на себя со стороны, нахожу отгадку — ведь его походкой иду! Размеренной, неторопливой поступью человека, исполнившего доброе, нужное людям дело…
Хлеб наш насущный… Всему он голова, всему основа. На хлебе, на отношении к нему душа человеческая обретала истинное здоровье, нравы и нравственность вызревали веками.
Но есть у людей еще одно вековое, первоосновное — путь-тропа-дорога… Издавна редкое поле обходилось без тропы…
Даже хлеб расступается перед идущим человеком и благословляет его путь-дорогу…
Однажды весна заманила меня в лес и оставила наедине с самой Свежестью. Она таилась в трепетных бубенцах ландышей, пробивалась сквозь темно-бурый полог прошлогодней листвы. Зябко кутаясь в зеленые воротнички, они обступали меня со всех сторон и, казалось, сами просились в руки.
…Ну и лукавые ж мы, люди: чего нам хочется, всегда представим так, будто этого хотят другие… А на самом деле мы для одного цветка просто никудышные собеседники — глухие, слепые, нечуткие. Нам подавай сразу охапку — вот тогда и голоса их ароматные слышней и глазам белым-бело. Говорят, что человек с тонкой душой никогда не собирает целые букеты, а одного собеседника терпеливо ищет. Найдет, присмотрится к нему, прислушается и уж тогда…
Хотел и я найти такого. Стою в растерянности: какому отдать предпочтение? А глаза разбегаются, встречая десятки зазывающих взглядов. Право выбора — мучительная вещь. Я и не заметил, как в руке у меня появился сначала один прохладный стебелек, потом другой, третий… Каждый из них на земле казался мне тем единственным, а сорванные, они теряют себя. Но я так увлекся «охотой», что забыл о самоэкзамене на чуткость и самым грешным образом собирал букет.
И все-таки я нашел Его. Он стоял особняком на краешке солнечного пятна и молчаливо взирал на меня своими непомерно большими чашечками. Я поспешил к нему, радуясь находке. И протягивая руку, уже ощущал, как он сначала вытянется в струнку, сопротивляясь, а потом выскользнет из своего гнездовья и затмит собратьев, даже в букете.
Но рука моя, словно натолкнувшись на незримое препятствие, замерла на полпути: сквозь желтоватую белизну красавца на меня в упор смотрели чужие глаза. Под самым стебельком тускло поблескивала холодная плеть гадюки.
Не вздрогнул, не закричал, не стал топтать ногами. Лопнула струна — оборвалась песня. И цветы не цветы, и весна не весна…
Куст шиповника хранит в себе завидное совершенство: даже имея спелые плоды, он продолжает цвести и как бы переживает за одну жизнь несколько юностей… А вернее — он просто не расстается с ней до самой глубокой осени. И когда проходишь мимо по солнцепеку — весной ли, летом ли, — шиповник всегда пахнет своим первоцветом.
Несколько дней клен стоял в торжественно-пышной позолоте, настойчиво привлекая на себя все внимание, как бы приглашал насмотреться на него и оценить по достоинству перед прощанием. Но так уж устроены мы, что с недоверием относимся к пышности среди будней и не преминем вместо внимания колким словом отметить: мол, ишь вырядился! И только однажды утром я вдруг понял, что это был праздник.