И река ожила.
Закачались на белесой волне лодки с неподвижными рыбаками. Замелькал в руках женщины забытый временем валек, затеяв веселую перестрелку с эхом. Спешит, работяга, припадая к белью с таким усердием, что обгоняет даже собственный хлесткий крик… Пробудились и незадачливые туристы, проспавшие первую зорьку. Загремели кухонной утварью. Нехотя, споря с моросью летучего дождя, развесили по кустам жидкие бороды дыма их запоздалые костры. Жалобно проблеял козленок. А над последним перекатом Таруски отозвался ему ликующий возглас мальчишек, изловивших на спаренный спиннинг увесистого линя. И слышно их было на юру, где в кругу берез у дуба с юной листвой мерцают голубые огоньки лесных незабудок и стынут мраморные колокольцы ландыша, обступив невысокий холмик, озаглавленный гранитной глыбой…
Солнца нет, но все вокруг пропитано ясным его сияньем.
Зародился светлый день.
Зимой срубили тополь, и лежал он себе до весны целехонький, дремал на боку, ни о чем не подозревая. Пришла весна, всеобщую устроила побудку. Ненароком и поврежденный тополь разбудила — что ей, щедрой да всесильной.
Вспыхнули радостью жизни почки, распахнули на светлый мир глаза, а смерть в двух шагах…
Полуденный лес. Прохладный, сумеречный, еще майский в июне из-за тянучей весны и дождей.
Комариное, мотыльковое мелькание.
Холод росы на затененной травянистой тропе, снежинки ландыша.
Дубовое, осиновое редколесье.
И среди зеленого сумрака то здесь, то там солнечные колодца — поток света в кругу стволов. Вступаю в один из них и запрокидываюсь на его дне-лужайке. Нежно-голубой холст неба затейливо выписан ветвями дуба; листва еще полностью не развернулась, и они легки, ажурны. Рисунок их тонок и светел, соперничает с японской живописью…
Притих и сразу же стал различать новые звуки и голоса. Приблизилась робким попискиванием синица-хохлатка, достучался издалека дятел, а травы, отогретые вольными лучами, откликнулись шуршанием, шорохами, жужжанием, и неразрывно с ними то широкими ароматными волнами, то робким пахучим ручейком накатывали, наплывали пробужденные запахи…
И все это одним хозяином небесным обласкано — Солнцем. И встает оно перед нами в святом триединстве: цвет, звук, запах. И только человек вновь объединяет в себе эти радости земные.
Рано утром он подошел тихо-тихо, как ходит мама у нашего сна, чтобы не разбудить, а еще глубже убаюкать…
— Ага, опоздал, — поддразнил я его, усаживаясь к столу.
Но он не сдавался и все норовил заговорить, окликая меня то шепотом в листве, то громким покашливанием о жестяной карниз. И добился-таки своего. Выманил за порог, обступил ревниво со всех сторон.
…Был пыльный серый асфальт, и над ним — угрюмые, такие же пыльные тополя и липы. Но вот тысячерукий мастер принялся за дело. Сначала бесшумно смочил полотно и крупными каплями решительнно сбил лежалую пыль. И посреди парка темно-глянцевым отливом проступило панно, отразившее в себе преображенные деревья. Умытый великан Тополь, блистая доспехами и воинственно покачиваясь на ветру, вступил в соперничество с Кленом из-за красавицы Липы… Но водевильную сцену вдруг легко и необратимо перечеркнули маленькие сандалии, торопко шлепающие по лужицам.
Через асфальтовый центр парка, отстав от родителя на две вытянутые руки, топал в детсад мальчуган, с любопытством озираясь по сторонам. Я состроил ему «страшную» рожицу и подмигнул. Малыш отреагировал понимающей улыбкой и еще долго оглядывался, продолжая игру с незнакомым дядей, который почему-то стоит один посреди парка и никуда не торопится…
И я подумал, что хитрюга дождь вовсе никакой не мастер-реставратор, а просто мальчишка, увлеченный переводными картинками.
И огромные пузыри в теплых лужах сразу зацвели луговыми одуванчиками, а самому вдруг остро захотелось отплясать босиком по этим лужам-лужайкам ликующий танец детства. И Клен, Тополь и Липа вовсе уже не водевильные герои, а три неразлучных друга детства. Мы, взявшись за руки, мчим по залитому солнцем лугу к своему «аэродрому», где в эту пору белым-бело от одуванчиков… И там разгорается увлекательный бой. Теперь мы летчики-самолетчики: занимаем исходные позиции — спиной к ветру. Осторожно, затаив дыхание, срываем белоголовое чудо, чтобы замереть на мгновение, пораженным, а потом единым духом пустить по ветру шлейф летучего десанта, издавая победный клич: