Ведь зло не афишируют, как США делают в мире вроде бы бескровные цветные революции, начиная с Югославии. И Грузии. Это пауки.
XXV
Много позже Иван Адамов, заехав к Косте Махалову на Васильевский остров, рассказывал ему и Антону Кашину, упросившим его по дружбе об этом, о своей молодой солдатской службе после того, как немцы осадили и блокировали город.
О, как светел июньский Ленинградский вечер!
Они втроем сидели, вспоминали.
– Я начну от школы, сорок первого, – осекся Иванов голос, обычный, не крупный, как и сам он весь. – Балы школьные, июнь – и бах! Война! Это время характерное для нас, парней-однолеток: двадцать третий год рождения! Кто из нашего призыва на фронт уцелел? Один мой приятель, Слава, сейчас был бы уже академиком Павловым. Пошел в ополчение. Взрыв гранаты – и нет его в живых! Другой товарищ – мы под Невской Дубровкой встретились…
– Знаешь, Иван, ходил я в десантах под Керчью, на Днестре и на Дунае, – басовито вставил слова еще пышно – черноволосый крупнолицый Константин, – но я преклоняюсь перед защитниками Невской Дубровки: они и голодные держали этот рубеж до конца. Не падали духом.
– Да, ребятки, не совру: мы шли в атаку по трое, по четверо, держась друг за друга, чтобы не упасть от слабости. «Ваня!» «Славка, друг!» – мы обнялись при краткой встрече здесь. А назавтра его уже убило. И по стопке водки мы с ним даже не выпили. Или третий – смелый, удалой, красивый, умный, с завидной силищей. Попал в плен к немцам раненым. Пять раз он бегал из лагерей немецких. И его ловили. А потом он, освобожденный, в нашей ссылке отсидел большой срок. После – что? – податься сюда, в город? Но родные уже умерли – его не ждет никто… В-общем, поломалась его жизнь… О том можно много говорить. Но не про все напишешь, – бросил Иван взгляд на самого младшего из них, товарищей, – Антона, который тут лихорадочно записывал в блокнот. И продолжал:
– Однако сказываются ценности моральные, вложенные в нас учителями тоже. Да, мы, ученики, и в бою чувствовали их с собою связь, я ни на йоту не приукрашу. Ни на гран. И теперь моя классная воспитательница, уже старенькая, не оставляет меня без внимания. Тут пригласила меня к ее нынешним ученикам. Мне неловко было – не герой какой: из наград – две Красные звезды, орден Славы, две медали «За отвагу» и другие. Как и что я стану говорить? Да она мне совет дала: «А ты и не рассказывай красивые истории; поведай просто, как ты жил и ушел из выпускного класса воевать. И я ей не отказал. Завсегда раскланиваюсь с ней, святой женщиной на улице, что и сотни ее, таких же воспитанников. Ну, позвольте… доскажу…
Я на полчаса раньше вошел в школьный коридор. Был еще урок. Вдруг с треском передо мной распахнулась дверь пятого класса «А». Сначала вылетел ученический портфель, шлепнулся на пол в коридоре; все из него рассыпалось, раскатилось. Следом же как-то вылетел и ученик – сынок моих соседей; видно его дернула учительница, молодая, гневная. Я посторонился. «Что, Андрюша?» Андрюша же еще больше сконфузился передо мной – свидетелем его выставления вон из класса, книжки поскорей подобрал – и бежать прочь.
Что ж, видно, теперь не все умеют истинными педагогами быть.
Главное, при встрече со школьниками я по-честному признался, что, случалось, в школе оценки «плохо» получал, не блистал (чего уж!) поведением, но что не было, не было среди нас подлецов, кто бы прятался за своих товарищей. Все дорожились долгом. Исполнили его до конца потом.
Мы-то, точно не позаримся на заграницу, на тряпки заграничные: родную землю защищая, своей кровью обильно полили ее; вшивенький окопчик нам дороже всего. Ты обними ее, когда юпитеры не светят…
– Воистину! – воскликнул Махалов.
– Да, либо в мертвую за нее уцепишься… Мир построен все-таки на доброте. А если на злобе, принуждении, – вызывает обратные чувства. Я не ожесточился. Отнюдь. Великодушно говорил пленному немецкому солдату: «Nein!» Когда он с ужасом спросил: «Капут?!» И то по-настоящему доброе я испытывал под блокированным Ленинградом, в котором голодали, гибли жители, отчаивалась моя мать.
Я подозреваю, что изощренный эгоизм состоит именно в том, чтобы мучить людей. Мы, солдаты, изголодавшиеся сами, тотчас накормили пленных фрицев, хотя только что на наших глазах боец умирал, корчился от ужасной раны. Но разок я не выдержал – поддал-таки пинком под задницу наглому колбаснику, – он, видите ли, потребовал вернуть ему кепи, сбитую с его головы взрывом.