Костя вставил:
– Тогда у цензоров тоже работка была не дай бог: их не снабжали жирными фломастерами, что производятся теперь. Оттого они и зрение теряли, следя за тем, чтобы мы, солдаты-обормоты, не написали чего-нибудь лишнего, секретного.
– Да такие же девчонки, каких я встречал в госпиталях, служили и тут, в цензуре. Недоедали, недосыпали… Нет, не прочту тут… Я уж плохо вижу одним глазом.
– Давай, Ванюша, я почитаю: «Немцы прут и прут, справа и слева». – И Костя прокомментировал: «Чего ж ты, негодник, так пугал родных?»
– Не совсем. Я кое-где еще смягчал события.
– «Завтра решается судьба нашего родного города Ленина и, может быть, блокады». Ты пишешь о том, когда будет наступление! И цензура – Странно! – Пропустила это!
– Ну, видите, какие патриотические письма.
– «В бой буду идти с Великими именами…»
– Что, я так и написал?
– Ты уж, наверное, забыл, Иван.
– «Что суждено, того не миновать». Ну, это ты совсем не по-комсомольски… Опять привет кому-то…
– Вероятно, соседям Николаевым…
– Нет, еще кому-то… «Ну, как обстоят дела с топливом, питанием и денежными ресурсами?»
– Чувствуете? Все – об еде, о тепле…
– «Как почетный человек полка, я был назначен дежурным по пищеблоку и при Красном знамени».
– Да это я подлец нескромный…
– Ничего подобного. Не забывай, что ты почти еще мальчишка.
– Это было в сорок третьем.
– Двадцать лет?
– Да. Мне было мало ста грамм водки.
– Вот засранец… Чем хвастался!
Посмеялись втроем.
– Вы не против? Я прервусь. Можно закурить?
– Давай, давай!
Иван засмеялся неожиданно, сказал:
– Какая-то фантасмагория. Отчетливо подсовывается мне видение картины недействительной, но каковую, кажется, видел въявь. А где? Когда? Не вспомню сразу. Вроде б уже в поздние времена. Лишь запомнилось мне следующее: летнее тепло, холодная ключевая вода, текучий золотистый мед, пахнущие и хрустящие огурцы, сорванные с грядки. Пяток изб на хуторке. Косматый дедуля. Один-одинешенек. Ставший запивать, похоронивши бабку. Был как бы потерянный, наверное, властями рай земной. Где-то именно у дедули, моем дальнем родственнике, это было.
– Ну-ну, расскажи.
– Я будто бы выделял ему грошовую заначку. На пропитье. Утром он заглянул ко мне в комнатку: «Ваня, ты спишь? Слышишь, в прошлое лето был урожай на мед. Качать мед надо». – Он держал шесть ульев. «Давай помогу», – предложил я ему. Он молчит, соображает. Наконец мне говорит: «Ваня, будем завтра качать мед».
А медом у него оплыли все ульи – он не выбирал – до того, что даже трудно было их открыть. Два улья мы благополучно открыли, а, наверное, при открывании четвертого началось невообразимое. Вижу: дедуля лицом уткнулся в плотный куст сирени. И слышу: «Ваня, дыми»! Следом: «Ваня, беги»! Я побежал. Порасторопней, чем от фрица в окопах бегал. Заскочил в баню. Дверь поплотней прихлопнул. Дедуля еще куда-то сиганул. Мы пчелку или двух, должно, рамками с сотами придавили; они протрубили о таком злодействе, и вмиг вся пчелиная рать наярилась, заатаковала нас. Пчелы жалили через маску, сетку. Ой, разлетались! Я, затаив дыхание, уже в дверную щепочку наблюдал. Сюда как раз направлялась почтальонша – хорошенькая молодайка.
Смотрю: она, задрав подол юбки себе на голову, задала стрекоча – вскачь по кочкам – в сторону соседнего хутора. А следом туда же хромой прохожий запрыгал, взбрыкнув и отмахиваясь картузом. И молодец мотоциклист, бросив мотоцикл свой и шлем и накинув тюбетейку на свою пышную шевелюру, попятился внутрь какого-то старого помещения. И бабка с девчонками легко сиганула в какие-то спасительные дали. Бегали, кудахтали куры. Взвывала овчарка под половицами сеней. Я трижды к дому подползал, пластаясь по земле, как в былое время на передовой под обстрелом, и трижды отступал, бессильный. С новыми укусами. Ну, будет дедуле на орехи!
Воображение мое раздваивается. И где такое было? Убей, ребятки, мне не припоминается. Покамест. А теперь, Костя, дай мне валидол.
– Да ты приляг.
– Нет, спокойно посижу. Маленько отдохну. И я хочу тебя послушать. О подвигах твоих в пехоте. Морской.
– Уволь, Ваня; я сегодня, наверное, не смогу. Видишь, скриплю.
– А что – зубы разболелись?
– Да, ужасно. Будет хуже – поеду в поликлинику. К Некрасовскому рынку. Вот, может, Антон, нам пока расскажет что-то о своих военных приключениях.