– Как же так?! Почему же мне, матери, не сказали правду?
– Да если, Варенька, – внушал Егор, – сказать тебе сразу об этом, – тогда ты не дала бы спокою и мне – терзалась бы день-деньской…
– Еще бы! Ведь она там не на зрелище корриды… Боже правый!..
– Девочки наши несут жар сердца… Где они научились этому?
Перед начавшейся блокадой Ленинграда Лена забеременела. И чтобы выкормить ребенка-дистрофика, она пошла служить в военную часть, делилась едой с ним и родными.
Ее молодость ушла от нее. Какая из себя – Лена и не видела.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
Автобус ладно катил себе, бренча и пыля, за ржевской деревней Хорошево, той, в уцелевшей избе которой Сталин, тайно въехав, летом 1943 года, в дни битвы под Курском, принимал генералов и ночевал. А как только выкатил автобус выше, так навстречу очень величаво вынеслась и клонилась, зеленясь, вся приречная долина с пролитым там вдали пояском реки. И уж наверху шофер, затормозив, по-хозяйски возгласил:
– Эй, молодежь, ваш молокозавод! На выход!
– Да, спасибо же! – С этим Антон и Оленька и вышли, не мешкая, на обочине большака, у склона. Что их озадачило тотчас: а куда они попали? Куда нужно? – ведь не виделось ни поселка, ни каких либо дорожных указателей; лишь угадывалась под ногами хоженая тропка, петлявшая вниз по зарослям полевым. По уговору с Оленькой Антон отдыхал нынче у своих родных в Ромашино, а Оленька – у отцовских стариков в Абрамовке, что рядом, и они сегодня заехали в волжское верховье с тем, чтобы разыскать и навестить и ее родню по матери – был сей наказ материнский. Благожеланный и такой душеугодный.
– Ну, идем-ка, свет мой, вон к жилью! – командирски шагнул Антон наугад. По щечкам тропки, сбегавшей к низу меж медоносного разнотравья с гудящими над ним пчелами, лопушистых огородов с садовыми посадками и сиреневыми колышками. И он как-то уверенно пошел к основанию низины и видневшимся там приземисто-сирым строениям. Наверную.
Дальше, северней небесно плещущей Волги, по атласному бережку, рассыпались бусы деревьев и лоснившиеся катышки коров, и долина тоже плавно возвышалась наизволок; по тому ее склону, как и по этому, чередовались сливочными полосами посевы, угодья взбирались до самой высшей, синевшей на горизонте, оторочки леса. Такой чудный ландшафт живо завораживал взгляд и задерживал внимание, пожалуй, чисто иконной прорисованностью и проникновенно умиротворяющим спокойствием. И, хотя оттуда – с косогора, на котором (правей к изгибу реки) белел среди дубравы солидный краснокрыший дом, – доносились то приглушенные звуки сзывавшего кого-то горна, то прерывавшихся мелодий, то просто оживленный ребячий гвалт – обыкновенная пионерская многоголосица, – это не нарушало целостности восприятия всего, не являлось диссонансом. Все было органично.
Более того. Веяло неуловимой фантастичностью в здешней картине бытия, что и не верилось в реальность всего увиденного. И ни во что. То, кстати, касалось тайных размышлений, приходящих сейчас на ум Антону.
Для него-то потому стала неожиданной и сама его промашка, он посчитал, в том, что непроворная пчела с лету слепо ткнулась в его шевелюру (а он не уклонился от нее), запуталась в волосах и, тонко зажужжав, ужалила его в макушку. От чего он машинально, страхуясь, присел в траву, обескураженный:
– Ай, нелепо! Пострадал невинно… – И смахнул рукой с головы ослабевшую пчелу. – Что камикадзе… Погибла ни за что!
– Ну, бедненький мой!.. – посочувствовала Оля на ходу. – Больно? Я тебя жалею…
– Кажись, в чем-то сущем провинился перед кем-то, позабывшись; видно, расчувствовался грешным образом – и наказан-таки: ужален, чтоб не забывался, куда меня вдруг занесло… Что-то явное мне припоминается…
– Что? Скажи…
– Все прошлое… беспокойствие… Отзывается…
– Какое же?
– Незабываемое никак. Но это тебя не касается. Ты об этом не думай, ни во что не вникай. – До сознания Антона действительно доходило тревожными толчками напоминания и нечто грустно-знакомое в очертании этих безмятежных, казалось бы, мест. Оттого он терял чувство времени и понимания всего происходившего сейчас с ним. Куда же его занесло вместе с девой любимой? Выходит, увы, в тот сорок третий, правдоискатель робкий?! И нечего, нечего пижонить перед всем светом и чувствовать себя от всего свободным счастливчиком!.. Шишь! Те минувшие события никак не ушли безвозвратно от нас… То стоит перед глазами.
«Что-то всегда хватает тебя за фалды, за руки и не отпускает с миром; что-то насильно требует в неподходящую минуту: мол, очнись! Да, да, я тогда соприкоснулся и с этой тайной (для кого-то) трагедией. Добавленной к другим несчастьям, когда уже казалось, что всего этого нам, советским жителям, хватило слишком… нельзя ли поделить на других?..» – Антон все лучше, спускаясь ниже, узнавал прежде всего сохранившийся остов массивной кирпичной церкви, оба иссеченных барака, почернело-покорябленные березы… И он тихо ойкнул и присвистнул – от печали неизбежного возвращения в мыслях своих к неимоверным, обрушивавшихся на наших людей, бедствиям, которые – тупо запланированные в нацистских штабах – и он переживал вместе со всеми, был их свидетелем в пору своего отрочества.