Анна с этим согласилась: верно, больше некому. Вздохнула. И вдруг чему-то улыбнулась:
– Наша семья – в вечных походах. Моя прабабка за две недели до Петербурга пеше доходила – ее муж там служил в рекрутах. Поживет там, а потом опять домой собирается, идет. Как срок ей прийти домой, бабка и говорит: «Идите, дети, встречайте – мать кизичку (гостинец) несет».
– Ну вот, а ты пугаешься за меня… Откуда еще повелось… Единственно: мне б сподручней было с кем-нибудь еще. Может, Антона взять? Ты, Антон, поедешь со мной?
– Отчего ж? Давай!
– Я не знаю, дети. Как вам лучше. Душа, дочь, болит обо всех. Болит по Василию, болит по Валерию, по всех вас, хотя вы – по-прежнему со мной вместе. Так что и не сразу поймешь, о ком больше, куда прежде кинуться. Ты прости меня…
– Что ты, мам, извиняешься все?.. За что?..
Анна хотела опять поговорить с Наташей, чтобы договорить уже тот начатый когда-то с нею доверительный разговор, какой она хотела повести с ней, но только махнула рукой в волнении, отворачиваясь.
А Наташа думала уже о том, как ей упростить свою закадычную подружку заменить ее на один только день.
– Но что ж именно можно взять на менку, а? – окрылилась она. – Какой товар?
Анна тряпушкой макнула в ту, в другую щеку, промокнула же затем и вроде б хлюпнувший нос. Дух в себя вдохнула.
– Что же можно обменять, если суждено нам на обменку жить? Еще убереженные отцовские новины – главное. Знать, действительно: если будет суждено, – с убежденностью повторила она это слово, точней всего выражавшее какую-то определенную зависимость от действительности, – суждено ему возвратиться домой, то еще не скоро возвратится он – солдаты, сказывают, до победы будут воевать, и он не обессудит нас. Только чует, чует мое сердце: не дождемся мы его… Так и давай отложим, что есть у нас: не обноски же везти туда…
– Естественно…
Что поприличнее и поновее, то они и отобрали для обмена: папину ненадеванную еще рубашку-косоворотку, привезенную Наташей из довоенной Москвы, папин же коричневый шерстяной свитер, малоношенные хромовые сапоги, материнин платок с кистями (из приданого) и отрез полотна на платье. Сколько все это могло стоить при прямом обмене на продукты, никто не знал; почти ничего: сколько люди дадут, тем и удовольствуешься. Голод – ведь не тетка. И, конечно, жаль вещи за бесценок отдавать, но выбора тут не было: великая нужда заставила. Случай не тот, чтобы семь раз отмерить…
– Наверное, отец потому и погиб, что мы о нем забыли до того, что последние обновы его аннулируем, – лишь пожалилась Анна над добром, с которым столько таскались везде, сохраняя его, и которое теперь пускается с молотка для проживы, – или он, может, подумал, что нас уже нет на свете, а мы все живы… заговоренные…
– Не терзайся, мам, – остановила ее Наташа. – Прошу! И не придумывай!
Однако Анне было неспокойно кругом.
– Сейчас по рельсам застучим – еще и песню заведем, – неосторожно призналась дочь. – Так, глядишь, быстрее время скоротается.
– Смотри, – ответила Анна сухо. – Только нам певствовать, по-моему, еще рановато.
– Ах, мамочка! Легче так осилить все. Ведь папа наш всегда пел под работу – он никогда не унывал, ты вспомни-ка! Сама же говорила.
– Говорила, да…
XIV
Как все-таки ей, Наташе, не хватало гитары, ее звучащих струн! Недаром она мечтала о ней и даже заговаривала иной раз – все мечтала о таком музыкальном инструменте, несмотря на разверзшиеся беды, муки, не то, что трудности; душа ее куда-то высоко стремилась и просилась сама, не слушаясь никаких запретов, невзирая ни на что. Она была тонко чувствующей натурой, и в ее песнях это жило, трепетало так.
Когда на разъезде Мелехово они вшестером вечером прицепились к товарняку, направлявшемуся в Вязьму, и пропихнулись в какую-то старую теплушку с соломой (очень кстати), Наташа под вагонное покачиванье и перестукиванье на стыках рельс затянула – для себя одной – незабытый известный романс о дружбе, который особо отвечал ее настроению – то ли от тоски или ожидания чего-то очень важного, застрявшего где-то в пути:
Веселья час и боль разлуки
Хочу делить с тобой всегда.
Давай пожмем друг другу руки –
И в дальний путь на долгие года.
Ну что ж, пожмем друг другу руки –
И в дальний путь на долгие года.
Потом ей припомнилась схожая (по железной дороге) поездка – ездили они, студенты второго курса Ржевского льняного техникума, двадцать три человека вместе с руководителем группы, на практику в Орловскую область, город Почеп (на завод), с двумя пересадками – в Москве и Брянске. Это было в 40-м году. Во всем техникуме была одна такая их группа, что специализировалась по культивированию конопли, которую производили южнее (из них сортировщиков первого разряда готовили).