– Сдается мне, Антон, ты очень сблизился с этими военными, – решай: было б, думаю, лучше для тебя, если б ты попросился к ним и поехал с ними. Свет побольше бы увидел. Для тебя, Антон, все это очень важно… Я советую.
Впрочем, и многие в этой военной части, Антон видел, уже привыкли к нему, как к члену их коллектива… Куда как просто все!
Так вследствие этого в Антоне жгуче всколыхнулась особая, зовущая куда-то вдаль надежда; она представлялась ему уже такой понятной, убедительной, что в ней никого не нужно будет убеждать ничуть. И желание его не казалось уже столь сумасшедшим и не осуществимым. Сам факт, что среди военных служили и некоторые вольнонаемные лица, как Анна Андреевна и Ира, обоснованно убеждал Антона в возможности ему также сослужить пользу людям, быть им полезным.
XXII
Но легко сказать: попроситься в воинскую часть. Перед матерью-то каково? Нелегко ему было решиться на все, сказать ей об этом; это он должен был сказать сам, больше никто за него.
Ох, как разрывалось сердце у него – от огорчительности, наносимой матери, – в тот день, когда он, наконец, больше не откладывая, так как военная эта часть готовилась вот-вот выехать из Ромашино, набрался духу и заговорил:
– Мам, ты знаешь, что… – заговорил он, струной весь натянутый, в присутствии и присевшей на табуретку, все понимающей тети Поли, в чьей уцелевшей, хоть и отчасти, избе Кашины пока обретались невольно: насколько усвоил себе, она, его неизменный друг и союзница, обязательно поддержит его в его предприятии и успокоит мать, найдет для нее убедительные доводы в пользу его решения: – Мам, отпусти меня…
– Куда тебя… отпустить? – сразу упал ее голос: она что-то такое почувствовала в том, как он сказал. – Куда, сынок?
– Далеко, мам. – Он обдумывал, как ему смягчить удар для нее.
– Сынок, ты уж точней скажи мне, матери, куда именно.
Антон с определенностью мотнул головой на запад:
– Ну, туда. С военными этими.
– Что, ты хочешь уехать от нас?! Насовсем?! Матушки!
– Да-да. Если только командир согласится – даст разрешение… Ему доложат обо мне…
– Они, что ж, зовут с собой?
– Кое-кто намекнул. Но я сам надоумился и захотел.
Мама, сидя, опустила голову. Руки на коленях сложены.
– Это что же: значит, опять на войну?
– На войну. – И Антон вздохнул, непоколебимый.
– Разве мало лиха мы хватили здесь? По-моему, с избытком…
– Я не ради приключений еду, мам.
– Ты ж совсем ведь маленький, сынок; хотя и диковинный ты какой-то, всегда знаешь, что и как нужно сделать, но тебе только что четырнадцать годков исполнилось… Маленький да слабенький сейчас – сможешь ли ты наравне с солдатами тащить лямку? Ой! Подумай хорошо…
Антон защищался с болью в груди:
– Известно: я работы не боюсь. Привыкну, подрасту. Ты за меня не бойся. Мне, наверное, так надо, мам. Все равно я там больше пользы принесу.
– Вон некоторые наши мужички – посмотри, и те укромно, тишком сидят себе подле баб. Желаний таких не выказывают.
– Ты сама ведь говорила нам тогда, когда мы бежали от немцев при выселении: что грех сидеть сложа руки и ждать того, что другие что-то сделают для себя, если и сам можешь еще сделать. Теперь там-то никого нету от нас. А ведь тоже надо. Кто же будет? Пусть буду я – хоть так…
И Анна Кашина заплакала от не закрываемой свежей раны.
– Что ж, они, военные, направляются на фронт? – спросила сквозь слезы.
– Говорят, что просто ближе к нему – часть прифронтовая вроде бы.
Надежда и любовь светили нам, нас поднимали, берегли.
– Это ему надо, – с убежденностью и горячностью вступилась тетя за Антона. – Пускай едет, Аннушка. В новый мир. Значит, ему сердце так велит. Против него не пойдешь. Пускай! Что он тут с нами, бабами! – И к нему обратилась: – У тебя, сын, талант; тебе нужно, край, увидеть свет, людей, жизнь. Езжай! И ни в чем не сомневайся. Жизнь, она одна. Что найдешь, то и обретешь. В этом – счастье.
– Я не знаю, как, – вроде б отходила Анна. – Ну, кружку, ложку я еще найду; а вот бельишка запасного никакого нету, не найти. Сшить не с чего.
– Да мне и не нужно его, мам. – А Антон, благодарно встав, поцеловал ее в порыве, хотя это у них в семье и не было принято. Как же не возрадоваться ему: он еще когда мечтал увидеть даль и дальний свет!
– Как не нужно?
– Думаю: потом дадут что-нибудь, если возьмут.
– Конечно, – говорила тетя Поля убежденно. – Оно, как говорится, при солнышке – тепло, при матери – добро. Но не век же ему за материнину юбку держаться.
И Антон был очень благодарен ей за поддержку эту, вселявшую и в него уверенность, как и за то, что она поняла его тихие восторги перед природой еще раньше, гораздо раньше, когда он был еще шкет – не смеялась над ним, уважала его чувства.