– Конечно, нам, северянам, можно было бы отпуск провести и не в этой толчее, – сказала мурманчанка, жена моряка, – если бы к нам своевременно доставлялись фрукты, какие вызревают здесь, на юге. А то местные совхозники и яблоки скармливают скоту, а у нас их вообще нет – не довозят. Возмущает, что здешние бугаи в магазинах лезут вне очереди за пивком, за сигаретами, за батоном и присказывают при том: «Если вам не нравится здесь, то нечего и приезжать». Хотя с нас, приезжих, дерут прилично за житье-прожитье, стараются всех напихать как сельдей в бочке и живут за счет этого. Считают, что у нас денег видимо-невидимо. И завидуют нам. И еще автобусы нам нужно брать с боем. Будто нельзя их пустить побольше.
– Уж такая философия у всех местных. Ты приехал сюда – и гони какую-нибудь мзду, подарок. И большой, – пояснила другая приезжая.
– От родителей все идет, – сказала Анфиса Юрьевна. – Дети видят, какую пьяную развратную жизнь ведут взрослые – не просыхают от алкоголя. У нас бывает так, что даже в августе директор и главный инженер совхоза одновременно уходят на месяц в отпуск, оставляют за себя своих заместителей – это-то в самый период уборки. И никого это не колышет. Даже районное начальство. Выдюживает все село. Весь разор. Даже от пьянства. С души воротит. Захудилось княжество… Но я потом расскажу… – И она оглянулась на скрипнувшую дверь.
XVI
Анфиса Юрьевна совсем не зряшно, приварчивая, косилась на мужлана-зятя брюхатого, ветрогона, страсть ревнучего и водкохлеба, как оказалось. Михаил по похмелью, опоминаясь, но, ершась по-виноватости, позволял себе незаслуженные скандалы с Полиной – попрекал ее: «Ты меня не любишь, не уважаешь, не замечаешь…» Сноси его, нелюбязь, безропотно… И это все сказывалось. Он, как ширый князек, любящий сладко поесть, поспать, полодырничать, покомандовать, царствует, верховодит… Ни к чему рук своих не приложит. Охапку сена не подымет. В лучшем случае пришлет кого-нибудь для этого.
Да, для нее, Анфисы, с некоторых пор стало до того немило в хоромах дочери, что встанет она поутру с постели – и мало уж кому улыбнется приветливо. Впрочем, все домочадцы в семье Шарых почти вовсе не здоровались друг с другом ежедневно, позабывая, к удивлению Насти и Ефима, и оттого вроде бы никакой такой своей ущербности не чувствовали всяко. Тем не менее, Анфиса по старшинству вела без подменки – не бросала все домашние дела и хозяйство (варила обеды, кормила дворовую скотину – только свиней было пять штук, консервировала кое-какие овощи, ягоды, могущие пропасть, готовила сметану, сливки), услуживала всем (даже выглаживала рубашки зятя) – все держалось на ней в рачительном, последовательном порядке.
Прежде же, когда она проживала в собственном доме в Молочном, они с Михаилом не царапались по мелочам; зять исполнял тещины просьбы беспрекословно, охотно: садился самолично в автомашину и отвозил ее туда, куда ей было нужно. Без лишних забот. Да вот встал вопрос, как и где ей, бабушке дальше жить; все близкие родичи, собравшись, держали совет и на нем порешили, что ей лучше жить у старшей дочери – Полины. И она, Анфиса, согласившись, четыре года назад продала свой дом, деньги поделила между тремя детьми и переселилась на житье в Штильное, в новый преобразившийся поселок. Но штиль недолго был…
Михаила нет-нет заедало и то, что Анфиса через отношения к нему отворачивалась и от его родни, равнодушных, непроворотливых толстяков, начиная с располневшей донельзя, почти что квадратной матери. Это было у них в роду наследственное несчастье – врожденная полнота, однако они и не отказывали себе ни в еде и ни в самоублажении, никакой умеренности в чем-то не признавали, факт. Так сестра Михаила, Кира, например, повысила свой вес до 146 кг, вследствие чего продавливала и ломала тяжестью тела постель. Она-то всего пару часочков порабатывала в скотном дворе, покидывала соломку, корм буренкам, и все, – и опять закатывалась домой, чтобы, главное, досыпать еще и еще. Безразмерно. Михаил-то всегда, когда заходил в материнский дом, сразу кричал:
– Эй, кругляки, вы где? Опять дрыхните?
Печалило то, что у всех Анфисиных детей (троих) не заладилась, не устроилась по-хорошему жизнь. И Софья, вторая дочь, вышла замуж за пропойцу, родила от него двойняшек, потом развелась, и бывший муж оттяпал у нее полдома и то продал; и она вторично замужествовала, поздно родила еще дочку, но все пошло у нее скверно. И сын Роман, майор, летчик, вышедший в отставку сорокалетним и живущий в корабельном Николаеве, женился столь же неудачно. Жена Лариса до сих пор даже не стирала своих трусиков – все вынужден был делать он, любящий муж. Каково-то! А их сыну Гарику уже 24 года. Он отслужил в армии, поступает в технический ВУЗ. Вот и снова приехал Роман на побывку к матери и сестре, чтобы малость пофорсить, половить в море крабов и на побережье – женские сердца среди отдыхающих красоток. Один и тот же наряд на нем: шорты или спортивные брюки столетней давности, роба или тельняшка, велосипед. По вечерам он переодевался во что-нибудь поприличней и уходил на свой промысел. Брюзжал на все, чем-то недоволен был; хотя пенсия у него получалась приличная, плюс были другие доходы, так как он еще работал.