Всех занимал такой вопрос.
– Что-то, Настя, не видно вас, – сказала женщина. – Как отдыхаете?
– Так у нас, Вера Павловна, свободное расписание и передвижение, куда хотим, туда и идем, – сказала Настя.
– И все Вы, Ефим, рисуете?
– Не все, но да, – ответил он.
– Вон Авдотьин малец тоже что-то маракует. Озабочен. Вроде б ждет, что Вы к нему зайдете… – И ехидно Вера Павловна улыбнулась, показалось Ефиму.
Так ему напомнили о навязанной миссии благотворительной. Ужас что!
XXI
К досаде Ефима пустяшная было беседа с Никитой, мечтающим стать художником, немыслимо затягивалась. Он не отговаривал младшего коллегу от увлечения рисованием – права такого не имел, но ведь какие-то почеркушки еще не трубили о способностях автора. Был риск переоценить то, не угадать враз. Повлиять на выбор. А юноша сбивчиво-горячо упорствовал в своем желании будто немедля вырваться на некий оперативный простор, определенный ему самой судьбой, и утвердиться, как полководцу; он напирал на это, не признавая тысяч «если», с юношеским максимализмом и верой: еще чуть-чуть поднажать – и все будет у него в ажуре; только нужна чья-то бескорыстная помощь, чтобы ему поскорей стать на заветную ступеньку. Для начала – поступить в хороший художественный институт. Можно и в Ленинградский. В Симферополе, однако, он уже напрактиковался, вот только досдаст кое-какие школьные экзамены…
Рисунки, выполненные Никитой, никак не обнадеживали: они были явно слабеньки, а его словесные претензии и апломб попросту раздражали, так что нельзя было что-либо обещать ему – даже занятий с ним и каких либо консультаций в плане повышения мастерства. Бесполезно. А он напирал неотвязно. Этот пустопорожний затянувшийся разговор затуманивал голову. В нем Ефим увяз настолько, что опомнился оттого, что стремительно стало темнеть. Он – непростительно! – спасался бегством из дома Никиты. Ровно трус какой, не оправдавший ничьих надежд. Ненавистный самому себе.
Вот достала невезуха!
Из-за этого Ефим и был наказан незамедлительно Настей.
Она в розовом платье сидела на скамейке, когда он скорым шагом подходил к дому Шарых, и была крайне обижена и раздосадована. Даже возмутилась неожиданно:
– Ты что ж, Фима, позабыл про наш уговор о вечерней прогулке? Я ждала тебя…
– Бог мой! Прости! – Хлопнул себя по лбу Ефим. – Просто забылся.. И даже не поужинал … Ай-ай!
– Тарелка вон в холодильнике.
– До чего же мне ненавистны эти просьбы друзей, знакомых, тетей!.. Ах ты, братец, сделай, нарисуй портретик… Что стоит тебе… Помоги! Мне-то ведь никто никогда не помогал… Оттого-то я заболтался в отговорках… Извини, пожалуйста…
– Вот и болтайте себе, сколько вам угодно… А меня уволь…
Они с Настей, так разругавшись впервые, дулись друг на друга целых два дня, из-за чего он чувствовал себя идиотски, не комфортно, хотя они вместе по-прежнему и трапезничали и регулярно ходили на пляж, загорали и купались и сухо разговаривали иногда по неотложно житейским вопросам. Их отношения прескверно разглаживались.
– Вследствие этого Ефим снова заколебался, не зная, жениться ли ему или нет. Тем более, что большой тяги к этому в его сознании не прибавилось с годами. Это очевидно.
«Да что же, так и будет всякая женщина покушаться на мою независимость, дергать меня порой нелепо?! – возмущался он в душе. – Но, верно, не каждая и подруга верная способна понимать умонастроение художника, как должно, как хотелось бы, чтобы работалось спокойней, уверенней…»
Практичность и удачливость – эти козыри несли Иливицкому душевное равновесие; а свершившееся его вступление на Троицу в жилищный кооператив (он оплатил первый взнос на однокомнатную квартиру), было почти спасением дальнейшего благополучия и обретением независимости от всех. Для него-то, ведущего пока холостяцкий образ жизни. Тем более что женских каприз он явно сторонился, был попросту безучастлив к ним, терпимостью к ним нисколько не владел и не думал как-то измениться в этом отношении. Однако в случае всплеснувшей было размолвки с Настей, которая все больше нравилась ему всем (она верно, он видел, понимал, доверяла своим чувствам, привязанностям и служила им, не сбиваясь на фальшь и несущественные мелочи), то теперь очень легко, по-разумному, не тратя много слов, они наладили друг с другом достойное примирение и свой прежний стиль поведения – к обоюдной своей радости. Никакого любовного фиаско тут не случилось! Все пристойно улеглось.