– Да пошел ты, гад!… – И еще проволок дверь метра два, пока приставший не вцепился в нее, не завопил, гневаясь всерьез:
– Joddam! Nimmst das gar kein Ende? – Проклятие! Будет ли этому когда-нибудь конец?
И Антон весело, язвительно ответил недругу:
– Sagte bitte! Du kennst ihn noch nicht. – Скажи, пожалуйста! Ты его еще не знаешь.
– Nicht doch!.. (Да нет же!..) – рявкнула фигура, и топор, сверкнув под солнцем, завис над светлой головой Антона.
Анна вскрикнула, не выдержав по-матерински, и велела сыну уступить. От греха подальше. Бог с ней, с дверью. Жизнь дороже.
Но не тотчас выпустил Антон дверь из рук; еще поглядел он, совсем непокоренный, непридавленный, в настырные глаза ефрейтора, будто бы стараясь запомнить их на всю жизнь свою.
Осклабившись, сказал удовлетворенно тот:
– Heute mir, morgen wir. – Сегодня мне, завтра тебе.
– Да, ты заслуживаешь, точно, – вполоборот сказал Антон, уже повернувшись прочь от него. – Ничего, собаки. У русского Ивана кулак дюжит. Еще стукнет вас по шее – отпевай.
– Was? Was?
– Ничего. Что уже сказал.
После с искренним детским огорчением Антон матери признался в том, что если бы не болела нога у него, он бы не отдал дверь ни за что. Он всего-навсего не успел управиться, доковылять, так как еще ходил в мягкой тапочке – чтобы не помять оперированный палец, чтобы также и скорей все зажило.
«Да, сломана наша изба, – подумала снова Анна. – И, видать, поставится не скоро, если что. Но все-таки добраться туда нужно. А там видно будет, с чего начинать. Будем сами мы – и будем тогда все. Своя волюшка – раздольюшко».
И всю эту ночь то тарахтели моторы машин, то бабахало где-то, то урывками мятуще посвечивали, верно, фары, то шипящие яркие ракеты в чернильном небе вспыхивали, описывая дуги, и в глазах Анны чередовалось что-то светлое и черное. Прыгали эти полосы, сменяя одна другую.
IV
Опасения относительно дальнейшей задержки здесь оправдывались: с утра по деревне откатывались немецкие части, и к соседней избе, в которой, похоже, располагалась немецкая комендатура, еще подкатил крытый грузовик и несколько немцев грузили в кузов, вынося из нее, какие-то ящики, коробки. Так что, несмотря на то, что выселенцы изготовились пораньше двинуться домой, попив водички с сухарями, нечего было и думать выйти из избы: можно было влопаться и пропасть напрасно. К тому же Сашу донимала боль в животе – ему надлежало отлежаться, может, с теплой грелкой: нужно было бы нагреть водички и налить в бутылку… И прогреть живот, бока…
Однако теперь отчетливей для всех обозначились и беспокойства, вызываемые тем, что сидели взаперти, хоть и тихо-затаенно, в самом, считай, пекле, или гуще, врагов. А что, если кто из них войдет зачем-нибудь сюда, в избу? Может же такое быть.
Для того загодя открыли люк, ведущий в подпол, – для того, чтобы молодые девки (если что) могли по-быстрому попрыгать в подпол и закрыться крышкой своевременно; над этим они даже несколько потренировались, отчего заулыбалась кроткая Клава с выразительными овечьими глазами, а Наташа сняла толстый платок и встряхнула головой, чтобы распустились посвободней волосы. На эту выдумку надеялись, хоть чуть.
Аккуратно растопили снова печку, чтобы сготовить кой-какое варево и кипятку. И уже Анна вдвоем с Авдотьей опять лепясь по стенкам изб, принесли воды с колодца. Из похода этого они заключили, что отходящие солдаты, очень заняты отступлением, мало обращали на них внимание, либо мало потому, что то были не патрульные солдаты, только потому.
Был уж полдень, все благополучно. В том смысле, что схоронившихся сельчан в избе не тревожили. И Большая Марья, сидя на табуретке, заведено-громко рассказывала что-то; Анна, взглядывая за окна, ее поправляла и просила говорить потише, но та, понизив голос, тотчас его повышала бесконтрольно, чем ребята забавлялись.
– Но, видишь ли… – лишь начала Анна в ответ, глядя в окно, как тут же тревожно замолчала: на улице вновь показались немцы. Что-то будет? Один из солдат торнулся в дверь крыльца, потом отошел в раздумье на два шага, скользнул по окнам взглядом.
– Девки, прячьтесь! Ну! Скорей!
Одна за другой Наташа, Ира, Ксения, Тамара и Клава нырнули в подпол и закрылись там. Все затихли напряженно; слышалось лишь тиканье запущенных ходиков, отстукивавших время без хозяев.
– Может, открыть лучше? – Антон обвел всех глазами. – Я схожу.
– Стой! Может, он уйдет, сынок… О, господи! Пронеси его… Молю…
Но тут солдат дважды ударом приклада сотряс крыльцо, а потом еще. Звякнула щеколда, дверь распахнулась, бухнувшись. Загромыхали сапоги по половицам. Взошли на порог грузновато.