– Не хватало ему своих?
– Потребности больше. На сберкнижку переведут и, бывает, не хватает, – всерьез говорил Павел Игнатьевич, понимая все по-своему.
– Я не буду волновать вас больше, точно; считайте: этого разговора у нас не было… – дал попятный ход Антон.
– Да потом, – оправдывался повеселевший тесть: по средствам строим мы дальнейшие свои планы; когда их нет, что напрасно что-то строить в голове?
– Ну, зачем же строить – надо быть просто способным к чему-то или нет, по-моему разумению, – парировал зять.
– Верно. Вижу: вы очень серьезно смыслите во многих вещах. Вы-то как советуете насчет дачи? По-серьезному…
– Ой, если мне нужно что, и я уверен, я мало слушаю советов…
– Вот это хорошо, Антон… Я ценю… – Теща всплеснула сухими ручками.
И тотчас же тестю все стало скучно, безразлично: откровенно он зевнул.
– А теперь поспать мне, что ли, Яннушка? Я устал.
– Ложись, поспи, – миролюбиво согласилась та, довольная исходом разговора.
– Не грешно: устал от всего. – И уж пожаловался он вроде б в полушутку Антону: – Вот ведь, не учтешь, и на даче не бывает полного спокойствия, какого хочешь… Организм же чутко реагирует. Чем-нибудь да навредишь себе непроизвольно.
– Или кто-то доставляет неожиданное беспокойство тоже, – также в полувсерьез сказал ему зять, намекая именно на себя. Он уже хорошо узнал родителей жены, только лишний раз их проверил в нежелании прийти на помощь – вовсе зря попросил у них о денежном одолжении. – Ну, извиняюсь, коли так… Пора и мне отчаливать домой. Дела.
На том они и разошлись – вполне пристойно, вежливо.
XVI
Эта просьба доставила Антону неприятное чувство среди других, точно ею он поставил их, родителей Любы, в неловкое положение и то помнил и укорял себя за бессердечность: ведь они могли испытывать какое-то смятение, в которое он ввел их своей просьбой. Вот также он некогда переживал и эпизод со своим незадачливым столкновением велосипедным из-за неумелости просто.
В дни детства Антона велосипед считался роскошью – он был у немногих взрослых. И поэтому в апреле 1945 года, когда он (в шестнадцать лет) впервые сел на него (притом с полуспущенными шинами попался ему под руку), он не думал, что вскоре это приятное удовольствие доставит огорчение. Причем не раз. Начал он объезжать велосипед в обширном, захламленным чем попало, дворе немецкого дома, который занимала военная часть: ему неудобно было бы акробатничать и биться, а вернее, развлекаться, прямо на улице, мешая транспорту, пешеходам и шествующим по германским дорогам освобожденным европейцам из нацистских лагерей. Песочный двор обрамляли по краям какие-то постройки, сарайчики, садовые деревца; за ним на запад, простиралось поле. И он весь вечер по кругу мотался здесь, бесконечно крутил педали и падал (без зрителей) в вязкий песок, постепенно усложняя перед собой задачу. Так, подводил велосипед к валявшемуся ящику, на который вставал, и, перенося ногу через раму, сильно давил на педаль и отталкивался с места, а затем уж, сидя в кресле, крутил и вторую. Говорил себе: вот проеду хотя бы четверть круга. Потом – полкруга. А в конце-концов наладился и на большее, поняв принцип устойчивой езды и проявив сноровку. Накрутился до того, что еле-еле доплелся до постели: всю ночь ныли, болели мышцы ног, да и рук тоже. По крайней мере зарекся кататься дня три.
Однако следующим вечером Антон снова взялся за свое. И потянуло его уже не простор. Зато как помог ему дворовый сыпучий грунт: на твердой-то дороге катился – слушался его велосипед отменно, и он был на верху блаженства. Вот только с остановками пока не отработал, тем более, что также не действовал тормоз; так что, не умея еще своевременно останавливаться в случае необходимости или опасности, он тотчас причаливал к тротуарным деревьям и обхватывал стволы, чтобы не упасть. Конечно, поначалу. Оттого и занесло его маленько. Миновав по безлюдному тротуару здание, он пустился улицей немного вверх, а затем, насилу развернувшись, – и обратно. Но на его пути зияла глубокая воронка с раскиданным покрытием. Нужно было опять объехать ее, и он боялся попасть под автомашину. А тем временем навстречу ему катил также на велосипеде незнакомый капитан с офицерским планшетом, – Антон заметил его поздно: увернуться не успел – и они столкнулись на краю воронки. Свалились оба велосипедиста. Колесо трофейного велосипеда офицера превратилось в семерку. Он, потирая ушибленное колено, отряхиваясь, поправил фуражку и, багровея в гневе, ругал – но не сильно – Кашина (видел, что мальчишка перед ним):