Рассказ Нины Федоровны подтверждал правило, что нигде так откровенны не бывают люди, как в дороге или при любой встрече с незнакомыми людьми; в разговоре с чужим человеком собеседник может досконально проанализировать всю свою жизнь, и похожее было теперь.
XXVII
Заглянул в купе Николай и, почувствовав, наверное, что его приход еще несвоевремен, нежелателен, с ревнивым и грустным подозрением поглядел на мать и сказал, колеблясь, что он хотел взять карандаш — достать с полки.
— Разгадывать ребус я буду, мама.
— Ну, возьми. — Она его скорее умоляла. — Только никуда не уходи, сыноченьку.
Антон свой карандаш достал из кармана и протянул Николаю. Тот, взяв его, исчез.
— А всему-то виной был мой ненаглядный Саня, — вздохнув, продолжала Нина Федоровна. — Я думала: что сделать, что? Думаю: сейчас я пойду за ним следом… Прослежу… И предупрежу плохое… Но что — по-существу, шпионить за ним, взрослым? Позор — следить за кем-то, выслеживать кого-то, вскрывать и читать чужие письма… Так весь вечер или день и промучаюсь в незнании…
А соседка Люба, между тем, злорадно бросала взгляды на меня. Уж удружила она мне, что вовек не позабудется. Даже не припомню уже, из-за чего мы с ней когда-то не поладили. Однако впоследствии все обострилось до крайности, в особенности из-за того матросского ангорского пушистого кота — о нем-то я вчера упомянула также, кажется. Кот жил у нас три года, да, года три в общей сложности. И Люба жаждала его заполучить — для своего сынка Володи. Вроде б вместо заводной игрушки.
Ну, мы по добру временно уступили Любе приблудного кота Ваську — чтобы он и у них домовничал тоже, если сможет; да там его не прикармливали, только тискали. — Любино семейство само питалось впроголодь и безалаберно — здесь с легкостью необыкновенной пропивалось все, что можно пропить. А для того, чтобы не выскочил кот вон, его, голодного, запирали в квартире. Ну, и естественно, что Васька — умница — не потерпел такой прием: он напрочь перестал бывать у Любы — избегал ее. Из-за него она вскорости скандал публичный учинила мне. Обозвала меня вруньей, ханжой и похуже; причем, говорила, дергаясь лицом, что я б должна краснеть. А когда я спокойно спросила у нее: «За что»? — она истошно взвизгнула: «Закрой свою варежку»!
Чтобы вам понятней стало, скажу, что Люба эта, издерганная чем-то женщина, могла запросто переговорить или заговорить сразу дюжину человек, комиссию содействия, куда она регулярно писала на нас доносы, что мы хлопаем дверьми, что мы смеемся, что поем песни, что от нашего Васьки, по ее мнению, у ней в супе оказались рыжие волосы; она могла заговорить и товарищеский суд, куда писались на нее заявления. Она научила сынишку Володю не здороваться ни с кем, высовывать при встрече со мной язык и выкрикивать: «баба Нина — дуля! Дуля»! Любочке подстать и муж Виктор, совершенный алкоголик, слесарь, в подспорье питью промышляющий также сбором и сдачей брошенных бутылок. Не раз он вне себя, тронутый, бегал босиком по лестничным площадкам и кричал, что он больной и очень нервный; не трогайте его, не то он зарежет всех к чертовой матери. И все-то сходило и сходит им с рук — под несгибаемым предлогом необходимого проявления к ним, больным и слабым, жалости со стороны здоровых, сильных — нас. Люба попрекала меня всем: тем, что я вырастила трех сыновей, что они столько учились — зазря, по ее понятию, штаны просиживали, что болели, что даже объедали своих родителей, женившись, хотя отделились, что они не только не пьянствовали без просыпу, как ее муж золотой, а даже в рот не брали спиртное, и не дрались.
Как позднее мной узналось, она-то ловко и подстроила ловушку нашему образованному Сане — в отместку за что-то такое, в чем я одна или сразу вся наша семья не угодила ей, психопатке. Наверняка она-то и кота нашего прижучила, что он бесследно исчез: сколько мы ни искали, не могли его найти.
Саня зачастил к своей любезной Милочке, объявившейся в нашем доме, в одном подъезде с нами, после того как их нарочно свела Люба: в конце марта Мила искала по соседям топор, — зачем-то он ей понадобился, а моя недоброжелательница, прекрасно зная лисью породу гостьи и зная еще, что в эту минуту в квартире у нас находился Саня один, умышленно подпустила ее к нам. Свое черное дело она сделала: Мила и Саня познакомились и подружились. И парень мой пропал.
Все-таки признаюсь вам. Наша Олечка ведь заживо сгорела на гумне в деревне, где у бабушки гостила летом. Там погибло трое их, игравших детей. Я, наверное, повинна в том, раз отпустила туда дочку одну. А Люба еще попрекала меня и даже ее трагической смертью. Она и отомстила мне полностью в своей ненависти к нам.
XXVIII
— Мила же быстренько обворожила, околдовала Саню, и непосильно мне было расколдовать его, чтобы он перестал встречаться с ней; оттого я чувствовала себя виноватой в чем-то перед ним, но и тем сильнее противилась его желанию жениться, когда он решился. Как будто предчувствовала все дальнейшее… Но был он до исступленности неумолим. Мои предубеждения были для него все равно, что мертвому припарка… — Нина Федоровна снова смахнула с глаз заблестевшие слезы и уже машинально обернулась на дверь. Отчего-то зябко повела плечами, хотя в вагоне еще не было ощутимой прохлады. Частично я видела Милу-то и ясно видела одно — что ее краса про другие глаза: но воспрепятствовать чему-либо была не то, что бессильна, но никак не вправе и к тому же морально не готова. Несмотря на то, что я наказана ужасно за свою самоуверенность, я убеждена: за молодых решать ничто нельзя, а вот помочь разумностью советов или делом следует — на правах беспокойных родителей. А то ведь часто родители страдают необъективностью в отношении своих детей… Они бог знает, что могут накрутить. Своей любви ради.
Хотя я и была против Саниного выбора, все-таки приготовилась к его свадьбе, которую он настойчиво проталкивал. Пошла по магазинам. Покупать подарки свадебные. «Это вы захотели, — говорю молодоженам, — а это еще от меня», — купила им еще по отрезу на костюмы. И говорю: «Мне для счастья вашего ничего не жалко; все отдам, только вам посчастливилось бы очень. Но скажите, дети, откровенно: вы-то будете друг с другом счастливы»? Саня удрученно промолчал, а Мила как-то так непонятно поежилась, повела плечьми покатыми. Я была поражена.
— Подумаешь, какое счастье — пожениться! — взыграла Рая глазами. — Сейчас я уже мечтаю: а нельзя ли мне выйти из замужества?
— Счастье-то, вы говорите? — быстро откликнулась Нина Федоровна. — Оно большое должно быть. Я оговариваюсь потому, что сама-то не испытала его до конца: меня мои сыночки подвели. Какой же важный винтик у них свернулся, надломился?
— Подумаешь! Не сложилась совместная жизнь — не поздно и развестись. Никто не осудит нынче. — И Рая встала: — Извиняюсь. Не буду вам мешать. Пойду. — И вышла из купе.
Нина Федоровна лишь поморщилась.
— Ну, я, значит, тогда повторно обратилась к сыну: «Учти, сынок, твоя мать все же любопытная. Уж если выяснять что, то выяснять до последнего. Так считаю». Он опять неловко замялся передо мной. «Ну, ладно уж, живите», — сказала я с какой-то прорвавшейся досадой. Ему на подмогу поспешила Мила: «Да, Нина Федоровна, надеюсь, мы будем счастливы, но только я чего побаиваюсь — он может вдруг запить». — «Запить?! С чего же?!» «Ну, может, я и ошибаюсь, — простите меня…» — И она слегка — целомудренно, как умела, потупилась.
Признаться, в ту минуту я пропустила мимо ушей сказанное ею. В голове чуть мелькнуло: мало ль отчего она несет нивесть какую чушь. Глупость! Я ведь досконально знала родного сына, — не в его характере опуститься. Был он очень молод и здоров, горд и непреклонен в своей жажде начать жизнь по-своему — свою. И волен выбирать себе друзей, попутчиков в ней. Это его право. Разумеется, тут он маленечко нахомутал; но из-за гордости, или стыда, не смеет мне исповедоваться. И это по-мужски. Понятно все. Но когда я все же посоветовала ему не быть столь беспечным, а быть предусмотрительным, — он смущенно засмеялся: «Мама, какие же вы консерваторы, право; ведь эпоха совсем не та, мораль другая…» А когда я, все-таки не успокоившись, предложила ему чуть отдалить их свадьбу — под тем мотивом, что если они поскорее женятся, то и скоро может появиться на свет ребеночек, а ему самому для начала, для поддержания своей новой семьи нужно еще покрепче утвердиться в жизни, — он еще уверенней сказал: «Предрассудки, мама! Будто бы и так нельзя…» И этим он больше пристыдил меня.