Когда же она, плача, сообщила ему по телефону, что дочь заболела, температура у нее 38,7 °, он уже не находил себе места; он сразу же потребовал, чтобы она вызвала скорую.
— Отчего же ты немедленно не позвонила мне на работу? Могли бы раньше помочь. Ты вызывала врача хоть?
— Я вызывала вчера. Она вчера заболела. А мне позвонить — невозможно. Телефон есть лишь в парадной… Я всю ночь не спала — и теперь не знаю, что делать.
— Вызывай немедленно скорую. Ты не шути.
— Да и врач дал номерок в больницу. А я боюсь: врачи говорят противоречивое… А в больницу лечь — всю исколят и только…
— Все равно вызови врача. На что же Вадим, хлыщ такой, бросил вас в такой момент?
— Это ты у него спроси, — ответила она, как всегда, неисправимо. — А мне говорить с ним надоело. Уехал то ли на рыбалку, то ли на охоту. Так что наш переход к тебе откладывается, пока она не выздоровеет.
— Ну, разумеется! Кто об этом говорит. Я через полчаса все-таки поеду к твоим родителям, вытащу кого-нибудь…
— Да, маму хотя бы… А то я измучалась… Моему брату бы еще позвонить… Я уж не могу… Она там, в квартире, одна. Плачет. Ведь никогда не плакала. За месяц на кило сто прибавила вместо семьсот грамм. Жалко: такая хорошая девочка. Все врачи говорят. Максим, скажи: и с нею ничего не может случиться? — И захлипала.
Мало того, что Вадим еще мальчишествовал и проявил себялюбчиком, его немногие родственники еще устроили ей обструкцию; при рождении дочери никто из них не поздравил ее, никто не подарил ей букетик цветов. Она оказалась совсем отверженной. Иллюзии для нее кончились.
Уже завечерело.
Максим быстро пришел в себя, наскоро побрился, переоделся и, оставив нерасставленными вещи, поспешил на улицу Марата, на стоянку такси. А через минут двадцать мчался уже в Новую Деревню. И разглядел в темноте родителей Насти, идущих по проспекту к своему дому.
Вера Матвеевна, не заходя домой, села в такси без лишних разговоров, попрощалась с мужем и поехала с Максимом в новый жилой район, где находилась дочь с малышкой. Для оказания ей необходимой помощи с вызовом врача и скорой и, возможно, в качестве сиделки. Все зависело от того, как могло сложиться дальше.
Теща всю дорогу возвращалась к разговору о желательности вернуться дочери к нему, Максиму; тогда можно быть спокойным за нее, за ребенка. А он часто останавливал ее: не в этом сейчас дело, а в болезни девочки. Может быть, она ее застудила — гуляла с ней в непогоду октябрьскую…
Теща поднялась в дом. (Максим не пошел — там мог быть уже Вадим). Он попросил ее выйти минут через 20. Она вышла к нему, когда он уже окончательно замерз. Сказала:
— Да, девочка плачет. Вы, Максим, поезжайте домой. А я побуду с часок и тоже поеду к себе.
— Нет, вы останьтесь у Насти, — возразил он. — Вы же опытнее Вадима и лучше поможете ей. У нее есть где переночевать — отдельная же квартира.
— Настя сказала, что выгонит его к матери, и все.
— Но, Вера Матвеевна, непременно вызовете врача или скорую. Это дело нешуточное. Вы сами понимаете.
Она вроде бы согласилась с ним.
Он долго еще стоял на задворках на трамвайной остановке — не было нужного трамвая. Гремели трамваи по рельсам, уложенных на открытых шпалах (здесь был заглублен путь). Огромные новые многоэтажные корпуса призрачно светились многочисленными огнями окон на всем протяжении на фоне синего неба и в каждом окне было много счастья и несчастья у людей. Он чувствовал несовместимость чего-то. Светятся эти дома, а по эту сторону, за забором, кладбище. Вон дорога ведет туда.
Его уже пугала какая-то страшная неизвестность. Насте он никак не мог помочь, не присутствуя рядом с нею (а в помощи других он всегда сомневался — редко кто мог оказать ее лучше, чем он сам).
На другой день, в пятницу, ему позвонил тесть и сообщил, что девочку положили в больницу. Он дал адрес и телефон справочной. Потом позвонила теща, сообщила подробности. Положили малышку в больницу лишь в семь вечера сегодня.
— Почему же так запоздало?
— Я ей говорила, — сказала теща, — насилу уговорила. Врачи предполагают двухстороннее воспаление легких. Наверняка она пролежит здесь долго.
В субботу он направился в знаменитую педиатрическую поликлинику. В справочной, где было записано (он увидел в окошечко) девочка без имени, ему сказала женщина, что состояние девочки тяжелое. Температура 38,7°.
Нужное факультетское отделение находилось сразу же за углом здания, и он поднялся, как ему сказали, на второй этаж. Там у него медсестра спросила, к кому он; она сообщила, что Краскову переводят в хирургическое — сейчас собираются.
— А почему, не скажете? — задал он вопрос.
— Там есть хирургическая (паталогия), — добавила она, несколько замешкавшись. Они тут сейчас пройдут.
Он стал ждать на площадке этажной. Минут через десять двери раскрылись. Какая-то женщина в красно-малиновом пальто появилась на площадке с ребенком в руках и приговаривая: «Сейчас пойдем в хирургическое», направилась с ним по лестнице вниз. Он, думая, что, может, сестра ошиблась, назвав незнакомую фамилию, решил еще подождать. Еще через минут пять в проеме большого окна увидел очки вроде бы Вадима (да, это был он), а затем — и женскую фигуру в темном, синем пальто и вроде бы в малиновом шарфе, да в малиновом шарфе. Это была она, Настя. Когда он сбежал по лестнице и оказался на улице, то увидел ее и Вадима, направляющихся куда-то вглубь поликлиники. Он стал их догонять. И вот тут-то его поразило то, что Вадим пытался галантно ухаживать за Настей (проезжала автомашина, и он с картинными жестами, свойственными молодым ухажерам, предупреждал ее об опасности). Но, главное, Максима поразило то, что она спокойно принимала это его ухаживание, хотя Настя и Максим только что решили, что она в эту пятницу перейдет к нему в квартиру на Свечном. Притом она прямо говорила, что Вадима не любит больше, не знает, о чем с ним говорить; он надоел ей до ужаса, она не приемлет его. И вдруг — такое-то… Значит, она лгала ему. Все было неправдой?
Они будто и не торопились никуда. А ведь у них ребенок здесь лежал. Максим, не выдержав того, что шел сзади их, окликнул Настю, когда расстояние между ними сократилось метров до пяти. Она как-то отупленно уставилась на него, словно он сейчас тут неуместен. Но, возможно, так показалось ему вследствие его недовольства. Он, поздоровавшись, сурово сказал, что они — оба обормоты: не вызвали вовремя скорую. Что толку, сказали они оба в один голос; все равно врачи не могут определить, чем она больна.
— Но ведь ее перевели в хирургическое. Видимо, для того, чтобы оперировать, — сказал Максим.
— Она задыхается, вся синяя, — сказала Настя. — На груди опухоли какие-то.
— Вы — Краскова? — спросила возникшая женщина в красно-малиновом пальто.
— Да, — как-то потерялась, сжалась вся Настя.
— Идемте, покажу, где раздеться и куда вам пройти. — И они ушли в помещение.
Вадим был совершенно беззаботен, и с ним было совершенно не о чем разговаривать.
Они вместе вышли за ворота и разошлись в разные стороны.
IX
Максим недоволен был тяжелым положением девочки.
Он застал ее родителей, заехав к ним, в удрученном состоянии. Теща только что звонила в справочную больницы и ей ответили, что девочка больна тяжело и что тут отец был.
— Можно сказать, что два целых, — пошутил Максим.
Тесть заулыбался. Тоже и теща улыбнулась.
Сообщив им о том, что происходит в больнице с состоянием здоровья девочки и что он еще нужное заметил, узнал там, он, главное, опять попросил Веру Матвеевну посетить дочь, дежурившую теперь возле койки с больной в хирургической палате, дабы что-нибудь из еды свезти ей туда, ибо он нисколько не надеется на помощь Вадима.
— У него еще завихрения молодеческие, — вставил тесть. — Повесничает…
— Притом будет консилиум врачей, — продолжал Максим, — ребенка осмотрят получше и тогда можно будет подробности выяснить у ней. А найти хирургическое, вернее, саму Настю просто: она находится от угла пятое или четвертое большое окно. Да Вы легко увидите сами. Терраска там очень заметная. И можно поговорить с ней. Там, на углу есть тамбур.