Выйдя затем из комнаты, что была напротив, она сказала, что вскрытие заканчивается.
Она говорила с какой-то виноватостью за смерть девочки:
— Минут через сорок будут результаты. А Вы кто ей будете? Родственник? Вот только не знаю, где Вам подождать…
— Да Вы не беспокойтесь, я выйду, — сказал Максим.
— Да, придите позже. Минут через сорок.
Антон поспешил сесть на трамвай — поехал к Красковым: предполагал, что Настя, которая должно быть, вне себя от смерти дочери, уже у них, тоже, наверное, сбившихся с ног. Вера Матвеевна, одетая, сидела на стуле в каком-то размышлении и вскинулась при его появлении:
— Вот хорошо, что приехали. Мы думали как раз о Вас.
— Вы все знаете? — спросил он.
— Да, нам Кирилл сказал.
— Когда?
— Утром сообщил. Он там в плавательный бассейн ходил и зашел узнать.
— А Настя так и не позвонила?
— Нет.
— А где же они?
— Не знаем. Я только что от них приехала. Их не застала, оставила записку строгую. А они, пока я ездила, приезжали к нам, сюда, и Сеня отчитал их и выгнал. Он их крепко отчитал.
Арсений Борисович нервно ходил по комнате:
— Да, представляете: ребенок умер! Мы думали, что дочь первым делом приедет к нам с горестью — мы столько возились с ними — и к нам ближе — тут пешком можно было бы дойти, если она и ночью уже ушла из больницы, как только ребенок умер. И вот только в полдень, после — звонок в дверь. Открываю ее: представляете — она с Вадимом. Говорю: «Ну, что? Достукались!» И он еще говорит в оправдание свое: «Это все природа!» «Природа, говорите? — поднялся я. — Нет, не природа. Идите теперь и хороните сами!»
— Наверное, Арсений Борисович, Вы неправы тут, — возразил Максим.
— Как неправ? Вера столько для нее сделала — и нате: мать для нее не мать. Подалась туда, к этому прохвосту, принесшему для нее столько несчастья.
— Любовь у них такая, — сказал Максим.
— Не любовь, а распущенность. Они оба — сплошные эгоисты; думают только о себе, права качают.
— Да Максим, — сказала и Вера Матвеевна, — я не думала, что она такая будет. Она все критиковала жизнь брата. Мол, я так жить не буду, однако вот как сорвалась. Она, правда, фаталистка; сказала: только хотела остаться с Вами — решила окончательно, как через два дня узнала, что забеременела.
— Ну, это не судьба, — сказал Максим. — Просто она, как выразилась, прощалась с ним.
— Да, каждый человек — кузнец своего счастья, а она мучается сама и мучает других из-за того, что кричит: «хочу, да и только!» Дело в том, чтобы теперь увезти немедленно ее оттуда.
— Да, и вещи могут напоминать ей о девочке.
— Вы, голубчик, поезжайте, разыщите ее; все теперь от Вас зависит. Ее надо вытащить — и тогда мы будем спокойны. Это отпразднуем в праздники октябрьские. А то жизнь опять затащит ее.
Ее родители, посудив, сошлись во мнении, что для того, чтобы все у дочери не повторилось дальше (а ручаться за то, что повторения не будет, никак не приходилось, принимая во внимание ее теперешнее поведение), необходимо было ее как-то вытащит с Охты, и вся надежда возлагалась только на Максима.
— Но Вы помогите мне, — попросил он.
— А в чем? Мы все, что могли, сделали, — был уверен отец.
— Не могу же я войти в жилище Вадима. Это — противозаконно.
— И надо действовать решительно. Буквально увезти ее насильно.
Максим засмеялся:
— Ну, у нас не те времена умыкания невест. Пусть она придет в себя. Но ее-то состояние каково? Я больше всего переживаю за то, как она восприняла смерть своего ребенка.
— Как всегда. Когда я отругал их, — заплакала, только и всего.
— Все же, Арсений Борисович, надо им помочь в похоронах.
— Я повторяю вновь: я ни на сколечко не помогу. Мать тоже больна. Позволить гробить ее не могу.
— Максим, голубчик, сделайте добро. Поезжайте туда, — взмолилась теща.
— Вера Матвеевна, пока не смею. Позвоните, как завтра. Может, что узнаете.
По понедельникам у Максима бывали вечерние лекции в полиграфическом институте для студентов. Он предварительно позвонил Кириллу, брату Насти, договорился с таксистом о том, чтобы тот подогнал машину к станции метро в нужные минуты. Тогда они сядут в такси и поедут к Насте. Кирилл мог быть свободен только до 8 часов вечера: он, доцент, читал лекции студентам в электромеханическом институте. Но он дал студентам практическое занятие, разъяснил им, в чем оно заключалось, и тут же отпустил их. Освободился сам. И они подъехали к зданию, в котором проживала Настя.
Прошло минут 15–20. Наконец в окне четвертого этажа показался силуэт Кирилла. Он отрицательно помотал головой.
Максим тут же сорвался с места. Взлетел на четвертый этаж. Открыл дверь ему Вадим. В комнате, когда Максим вошел, все сидели молча, напряженно. Вещи были разбросаны.
Максим подошел к Насте, ласково потрепал ее, гладя, по затылку, по волосам, немытым, заколотым заколками, проговорил что-то ласково. Затем сказал:
— Я жду тебя.
Она молчала.
— Я знаю: сейчас тебе нужен покой, забота. И я могу все это сделать лучше других, ты это знаешь. Вы знаете, я не мешал вам, не вмешивался в вашу жизнь, но теперь я хочу вмешаться, и я прошу не мешать мне, тем более, что чувствую: здесь ты не найдешь покоя и заботы, при таком отношении его родителей и самого Вадима.
— Родители тут не при чем, — сказала она раздраженно. — Вон сегодня мои отличились…
— Ты мне одно скажи, при Вадиме какие у тебя планы на дальнейшее? Мы ведь, кажется, уже договорились с тобой.
— Как будто нельзя в другое время…
Она подняла голову. Лицо ее покрылось красными пятнами.
— Когда?
— Я позвоню.
— Согласен, если не можешь решить сейчас. — Он почувствовал, что серьезного разговора у них с Вадимом так и не было.
XI
Невероятный детектив приключился у них с выкупом столь дефицитного гробика для новорожденной.
«Вот она опять льет слезы, суетится. Как же вытащить ее из этого ненормального любовного чада?» — думал Максим, стоя у гроба.
Он смотрел на лицо умершей девочки — и не мог отвести взгляд от него: настолько она казалась ему живой, живей всех присутствующих сейчас подле нее. Была какая-то очевидная несовместимость того, что была она и что были все стоявшие здесь и несовместимость со всем тем, что происходило вокруг. И ему уже не жалко было никого, кроме нее. Какое-то не по-детски значительное выражение светилось в ее лице — может быть, чуть-чуть укоризненное или это он так чувствовал, потому что считал, что ее можно было спасти, если бы действовать сразу, прилежней. Да этого бы даже и не было, не было совсем, если бы отец не формазонил, заботился. Умерла она даже без имени. Все это даже жгло его внутри. Немыслимо. Каково же должно быть Насте, матери? Но она запуталась вконец. Никто не подал ей руку. Правда, говорили, что мать предостерегала сына, увещевала: «Вадим, ты что же, хочешь разбить хорошую семью? Ты бы подумал об этом?» То-то она тут поглядывала в сторону Максима как-то изучающее.
Ему досталось ехать в автомашине вместе с родителями Вадима, и он пригласил еще Надю, подружку Насти, и всю дорогу вел с ней разговор, продолжая недоговоренное прежде.
На кладбище он подошел к Вадиму и помог ему взять гробик и понес его вместе с ним вслед за гробовщиками, шедшими впереди них с заступами через плечо. Один из них хромал, был в коротких штанах, и из-под штанин были видны не то портянки, не то кальсоны на ногах.
Затем гробик у Максим перенял Кирилл. Кто-то из прохожих вслух проговорил:
— Вон привезли хоронить ребеночка.
Бросились в глаза здесь по дороге подмороженные лужи.
Шляпу и портфель Максима несла Надя.
Над могилкой, в которую на веревках стали опускать гробик, Настя судорожно рванулась вперед, уцепилась за Максимов рукав:
— Я хочу посмотреть.
Через минуты две все было кончено.
Потом пошли обратно.