Затем они по 35–50 км передвигались вперед, и каждая прачка между тем успевала в день выстирать по 300–350 пар солдатского белья. Потому их прачечный отряд обычно располагался близ какой-нибудь воды.
Ирму неприятно удивило то, что не все киевляне радовались своему освобождению из неметчины, особенно жители в богатых домах.
В сентябре-октябре 1944 года подразделение, в котором служила Ирма, уже пребывало в Закарпатье — запомнилась ей Княжья Лука. С холмисто-гористой местностью, обсаженной виноградником, кукурузой, с монастырями, со срубами, с сараями — такими же, как и в России. Здесь местные жители жили бедно. Ходили в домотканых холщовых рубашках, брюки носили на голое тело на одной крупной пуговице. В мороз ходили босиком. Обеденный стол грубо сколочен, вместо стульев стояли колобашки деревьевые.
И вот здесь-то бандитствовали бандеровцы. Они убивали наших регулировщиц, медицинских работников, бригадиров, председателей; потому наши военные облаву на банды делали, выловив около 300 бандитов.
Так что по необходимости их вылавливали, а иначе нельзя было жить. Бандеровцы разбоем хотели всем показать, насколько они неукротимые бандиты; они убивали всех, на кого кидали свой косой, недобрый взгляд. У них миссия, видишь, такая сложилась, нацистский бренд, записанный, как гимн для услады мечты на призвание к разбою. Иначе боевикам нечем заняться. Ведь в трудах праведных, обыденных они не способны участвовать. Не приучены в жизни.
Отчего?
Антон, прочитавши это, вновь вспомнил свою давнюю поездку туда, в Закарпатье, во Львов, и не мог понять, анализируя, поступки западенцев, почему же они никак не могут ужиться ни с кем: ни с поляками, ни с венграми, ни с евреями, ни с русскими? Они ни к кому не приросли. Гроздь дикой ветки людской, буйной.
И вот эта зараза по прошествии лет снова ожила.
XI
День за днем жар ненависти нес черный киевский майдан 2013 — проект евродушек и дерущихся магнатов.
Все всё отчетливей понимали: это не может закончится добром! Западенцы уже вовсю бандерствовали на Украине.
Более подверженная психозу Люба даже сон потеряла после пугающих теленовостей майдановских.
И она еще сильней обеспокоилась после того, как она позвонила знакомым киевлянам Малько и ужаснулась:
— Марина, что у вас мордуется в центре города? Вакханалия абсурда! Мы уже выспаться не можем спокойно после телерепортажей от вас. Это же страшно видеть!
Они познакомились давно в Гурзуфе.
— Ай, Любаш, не бери ты это близко к сердцу, — убежденно отозвалась Марина. — Не переживайте за нас. Мы в центр города не ходим. Пускай перебесятся там западенцы, драчуны — все-все, мы верим, успокоится. Ты же хорошо знаешь нас, упертых хохлов. Мы евреев переплюнем в упертости… Безумию нет предела. У нас, в Раде Верховной, депутаты вечно дерутся, за чубы друг друга таскают — играют в махновщину, в развлекушку… Ну и что из того? Падать в обморок? Еще чего?
Если бы…
Люба поразилась ее спокойствию и откровенной же лени видеть теперь какую-то опасность майдановщины. Она ее резонно предупредила:
— Ой, Мариночка, очнись; не передоверься себе, милая; чуешь, кувырнуться можно.
— Да, чего уж, бузы у нас хватало. Знаем. — Марина с этим согласилась.
Люба тут же созвонилась с другой толковой знакомой — севастополчанкой Надеждой, у которой она в нынешние времена, снимая жилье, обычно проводила летний отдых; но и твердо-решительная Надежда, бывшая юристка, была тоже еще нисколько не напугана смутой в Киеве; она говорила, что ничего еще не ясно и что Киеву покамест до Крыма далеко. И она по-прежнему определенно звала ее погреться под южное солнышко. Отчего было так приятно. Сразу подступало к сердцу человеческое тепло.
Антон по привычке всегда уважительно общался со всеми благоверными, с кем ему доводилось быть и что-то делать. Ему и в голову не приходило делить людей на наших и не наших, как вдруг такое началось у западенцев, на Майдане. Во всем. Беда.
Киевлянка Марина рассказывала, что анекдот, как Антон своеобразно встретил их, незнакомых еще ему Малько, приехавших в Ленинград.
В эту субботу Антон только что настроился в своей графической работе и только что у него в ней все пошло удачно-предвиденно, как к нему и явились непредвиденные киевские гости. Он вышел за двери на звонок и увидел на лестнице молодую пару, одетую нарядно, по-осеннему. Особа, бывшая в красном вязанном костюме, и спросила после того как они, незнакомцы, поздоровались:
— Любу Кашину можно видеть?
— Любу видеть нельзя, но вы заходите, — уверенно-знающе пригласил Антон переглянувшихся меж собой посетителей, пропуская их в комнату и усаживая в кресла, в то время как женщина, смеясь, повторила каламбур:
— Любу видеть нельзя, но вы заходите?
— Да, она сейчас отдыхает в Сестрорецке, — объяснил Антон. — Ее можно видеть там сегодня же.
Гостья представилась Мариной, Никола (усатый) был ее мужем. Два года назад, пояснила Марина, она вместе с Любой была в Крыму, и там они познакомились. В прошлом году в Ленинград приезжал мужнин брат — тоже с усами парень. Любитель сладкого.
— Вы, может быть, помните его? Он тогда привез торт из Киева… — напомнила Марина.
— Ну, что-то связанное с тортом я припоминаю смутно, — признался Антон.
— Теперь вот мы приехали посмотреть на Ленинград.
— Вы впервые здесь?
— Да-да, впервые.
Антон подробно рассказал и расписал маршрут, как им проехать в Сестрорецк к Любе. Вечером же водил их вдоль каналов и что-то рассказывал. На другой день был с ними в Эрмитаже в качестве экскурсовода. И что было примечательно: в то время как Марину интересовали портреты и картины, Никола чаще разглядывал инкрустации и отделку мебели, дверей и чаш. Потом приехала на встречу и Люба и они все вместе отужинали в ресторане. Киевляне приглашали Антона побывать в Киеве, в котором он еще не был в отличии от Любы, гостившей там однажды у дальней маминой родственницы, тети Мары.
Кашины уже много лет подряд выезжали летом в отпуск в поселок Кача и даже обзавелись знакомыми. Как-то здесь на пляже Антон занимался с дочкой Дашей написанием акварелей. И к ним пристали еще две девочки киевлянки, лет тоже одиннадцати, попросившие и их поучить рисованию. Просили об этом и их молодые матери. Девочки-киевлянки посещали изо-кружки. Антон не отказал. Так что на пляже образовалась целая группа юных художниц к удивлению отдыхающих. Они встречались и занимались рисованием.
Вспомнив те годы и дружескую атмосферу, окружавшую людей, и теперешнее напряжение, Антон лишь изрек:
— Бр-р-р! — Ему было непонятно, как руководители завели братскую страну — Украину в тупик. И ведь у них этот измор получился с заморской помощью и ухваткой. Ну, ну!
Да, в нашей величайшей по площади стране, где потеряться и раствориться можно запросто (и не зазорно), куда входили все союзные республики, люди сдружались магнитным образом — на нескончаемой любви, на благорасположении, на добрых чувствах друг к другу, заложенных со дня их рождения, на общих интересах; тогда не выпячивалась меркантильность, а национализмом и не пахло, и масками не пугали, и никто не знал, что это такое, к счастью. Хотя закостенелая русофобость упрямо прививалась с пеленок в Прибалтике.
Вот помог же немцам Горбачев, их лучший немец, вновь воссоединиться, незаконно поглотив независимое государство — ГДР. Только русские такого права на свое воссоединение не смеют иметь — они, рыцари меча, так считают и вопят об этом, как все прочие сумасброды, наши чесоточные недруги. Ведь живут же с такой химерой в мозгах! Да прости ты, всевышний, их ослепляющую ненависть к нам, своим освободителям от нацистов.
XII
Справедливость есть, на миру живет; она дарит радость людям стойким, верным, избранным — совсем не зря. Мы ее дождались. Наконец-то святое, великое торжество триумфально свершилось у нас, на Руси, этой весной 2014 года. Вышло, что на пике шабаша еврозадир против нашей Родины — России сии пустозвоны были подобающе осрамлены в правом и законном деле: по любви Россия вновь воссоединилась с Крымом, городом-бойцом Севастополем — воссоединилась на всеобщее ликование! На зависть политевнухам, ненавистникам всего святого. И пусть нам всегда несказанно везет в любви. От нее мы станем чище и сильней.