XIX
Тонко прозвинькнули нетерпеливые звонки домофона.
— О-о, вот и мои! — И Антон шагнул к входной двери. — Открою.
Вскоре светлонарядная в предосенье Люба вихрем вошла в раскрытую квартиру, таща за собой синий груженый чемодан на бренчащих колесиках, а за нею павой явилась и яркая Даша, дочь, обе загорелые шоколадно, довольные, но страждущие действовать немедленно; они только что приехали на такси из аэропорта Пулково, прилетев с Мальдив, где отдыхали две недели. И только они чмокнулись с Антоном, здороваясь, как заспешили к нему с вопросом:
— Что, санкции Запад ввел? Да?
— Да, набрюсселили нам санкций бисер, — так скаламбурил Антон.
— Ладно, не занимай нас такой ерундой. Есть что поважней. — Люба взглянула на свои наручные часы. — Есть еще минутка. Лена не звонила? Нет? — И сразу потянулась к телефону городскому, стоявшему на старой родительской этажерке, что приткнулась в конце коридора, у дверей. — Звоню, пока ее застану на работе… Наша турфирма сегодня развалилась, горят деньги у нас. По мобильнику увидели… — И, дозвонившись сразу, стала горячечно разговаривать с еще работающей знакомой, заблаговременно купившей ей и себе путевки на осень в Грецию. Потом, переговорив с Леной и успокоив ту, добавила: — Ну, может быть, семьдесят процентов стоимости выцарапаю. Рано утром поеду на Невский… У тебя обед есть? Поешь без меня… — командовала она Антону, и он говорил:
— Сегодня показали тамошнюю очередь пострадавших — по нашему каналу. Жуть! Некоторые и с вещами уже стояли. Объяснили: дескать, продажа путевок резко сократилась — оттого прогар… Естественно: это же стиль пресловутой обираловки «МММ»: поступления денег — плата за новые турпутевки подпирают прежние суммы… А контроля за деньгами нет… Частники как хотят, так и вертят…
— Это кто-то по-крупному подставил турфирму. Не просто случайность. Контингент отдыхающих непостоянен, не то, что на Западе; система не отработана — молодая, не устоявшаяся. Все — поэтому. — И Люба испуганно всполошилась вдруг: — Что, у нас еще кто-то есть? О-о, здравствуйте, мальчики!.. А я расчирикалась… Я сейчас, сейчас… А ты, Антон, хорош! И молчит! И брат мой зачем-то пожаловал к нам…
— Знаешь, я в пролете полном: вспомнить не могу, зачем я здесь? — немедля признался Анатолий, заспешил. — Вроде бы мы собирались поехать на кладбище к родителям и жене моей…
— Так ты был там? — спросила Люба.
— Нет. — Ответил Анатолий.
— Здравствуй! Вспомнил спустя две недели. Ну, только я одна туда и езжу, убираю там… После меня никому не нужно будет… Особенно молодым, раскрепощенным родственничкам…
— Как же: детки в Донбасс наяриваются, чтобы помочь там жителям спастись от ублюдков-нацистов, — разъяснил Антон.
— Кто?
— Сократ его, внук, — сообщил Антон готовно.
— Что, всерьез? Ну, безбашенный парень. Конечно же: ему, мужику, проще и приятнее, видно, играть в войну, чем заниматься скучной черной работой. — И протиснувшись на кухню и осмотревшись критически, решила: — А чего-й-то мы тут толчемся? Айда в Антонову комнату — за большой стол. У тебя там прибрано?
— Не очень. Но — приберем! Идем!
— Меня только смущает то, что не все восточники-славяне на Украине запротестовали дружно: наблюдается разброд, — делилась сомнением Люба, пока все уже устраивались в комнате за столом с закусками. — И все спускается на тормоза.
— Очевидные преступления бандеровцев сходят с рук, — поддержал Анатолий. — Раз не весь Восток украинский поднялся. Смирился со своей судьбой, не поддержал восставших. Ни Харьков, ни Днепропетровск.
— Родители Сергея, мужа Нади Таниной, моей москвички, там живут, — сообщил Антон. — С ним и детьми она нередко летом наезжала туда, они лакомились фруктами — продуктами. Они-то там начальствовали даже. Я вел с ними диспуты о том, что хорошо, что плохо.
— С тобой станется! — отпасовала Люба. — Позвони, узнай, что с ними…
— Все выживают и держатся особятинкой. Хотя маются, и нуждается в поддержке, — резюмировал и Николай Иванович. — Но — выжидают. Не идут в открытый бой. Вон Одесса — такой геноцид был: сожжение людей! На глазах всего мира. А оттуда не раздалось ни слова осуждения, протеста — ничего! Не хватает смелости на это.
— Да, восхищений нет перед их эстрадой, — уточнил Антон. — Ничто! Нужно мир спасать! Ну, вот хоть в этом вопросе мы сблизились — едины в понятии добра. И как близки все же наши межгалактические семейные отношения!
— Ты не обольщайся, Кашин, однако! — заявила Люба, играя в оппозицию к нему, хотя он ни в чем не докучал ей.
Это она кипятилась иногда не в меру, боевая на словах, геройская такая, победительница — уф!
Зазвонивший телефон сорвал Любу с места:
— Должно, Ленка опять терзается… Скажу, что попозже перезвоню ей. А это тебя, Кашин. Твоя Таня, москвичка… Какая-то возбужденная…
— Антон, мы узнали… Это молодцы Илья и Сергей… в интернете выловили фамилию нашего отца погибшего… — услыхал он в телефонной трубке срывающийся голос сестры, хотя она не могла отца помнить: ей было три года, когда его отправили на фронт. — В учетных списках значится, что он погиб под Ленинградом. Конкретно: у станции Погостье. Двенадцатого октября сорок первого года. Имеются большие списки с перечислением имен погибших бойцов, как пропавших без вести, и не сказано о их захоронении. Наверное, надо ехать туда и там хлопотать, чтобы его фамилию тоже занести в списки погибших на кладбище. Ты можешь это разузнать и сделать? Мои ребята — сфоткали с компьютера списки нужные, и я по почте вышлю тебе. Ты уж займись этим.
— Конечно, конечно, — заверил Антон. И подивился такому совпадению: надо же! Это как проведение — он впервые услышал весной в Стрельне от напарника по санаторию о станции Погостье и о том, что там рядом, в Новой Малуксе, есть военное захоронение. И вот будет там финал, который нужно довести до конца: внести фамилию отца в списки захороненных. И если удастся, взять землицы, чтобы отвезти ее на могилы матери и сестры, находящиеся в Подмосковье, и еще во Ржев, где — на разных кладбищах похоронены старший и младший братья. Вот и дождались!
— Что? — спросила Люба.
— Мои племянники по интернету нашли место и время гибели нашего отца. Под Ленинградом, — сказал Антон.
— Ну, наконец-то! Проблеск! Рада за вас!
XX
Антон только что побывал у них, дюжины своих родственников с московской закваской — дачников заядлых, хлопочущих о хозяйстве одержимо (каждый норовист), но славно сдружившихся друг с другом — на радость и славу всем. «Подобно и маминым сестрам. — Подумалось ему. — Это я отчуждился малость… зачумленный живописец-летописец… Каюсь… И ведь тесть мой потерпел фиаско, пытаясь убежать от жизни, от забот… Видишь ли, его никто в городе (он писал) так не любил, как в Грибулях — селе, где он родился. Зато Любина порядочность (она, Люба, в чем-то не нашла себя) и мне помогла быть лучше и еще любить… даже от противного исходя… Я еще не встретил лучшую женщину, чем она»…
Дочь Даша оформила отцу электронный авиабилет из Петербурга в Москву бесплатно: за мили (баллы), налетанные ею в Аэрофлоте. Он, впервые попав в новое Шереметьево, поразился его распростертости и нескочаемым переходам; с дорожной синей сумкой в руке он шагал и шагал куда-то влево по помещениям, чтобы затем сесть в экспресс и доехать до памятного ему Белорусского вокзала, а отсюда уже в метро по кольцевой ветке попасть на восточный край столицы. Он привычно на ходу, сунув руку в карман безрукавки, достал две десятирублевые монетки и, поздоровавшись с киоскершей, купил газету «Известия» — из-за странички «Мнения».
— Скажите: я верно иду к электричке? — Уточнил он, стараясь скрыть усталость от добрых глаз девушки. — И далеко ль она?
— Да, Вам осталось еще поменьше пройти. — Улыбнулась та его возрасту.
Что отчасти развеселило его: «Ну, юмор какой! Есть что-то устойчивое в нашенской цивилизации»…