«Если бы у меня была хотя бы напарница», – вздыхала я про себя не однажды. Но напарницы не было. Увы… Что для молодого человека тоже оказалось, наверное, весьма кстати.
И постепенно юноша переступил ту грань, за которой проявление просто симпатии переходит в навязчивость. Вот что мне было делать в подобной ситуации?
«Да послала бы ты его куда подальше! – грубо скажет мне потом одна знакомая дама, – ничего бы подобного не случилось».
И, слава богу, что не послала. Послать я тоже могла кого угодно. И куда угодно. Разных приставал, прилипал и прочих мерзавцев, цеплявшихся ко мне по жизни. Но только не его. И я это очень тонко проинтуичила. Я была терпелива, терпима, вежлива. Но ведь насильно мил не будешь. Известно это. Я просто продолжала ходить на работу и выполнять свои обязанности. Но такого развития сюжета никак не могла предположить…
А интересно, как он предполагал развитие нашего с ним «служебного романа»? Или – не предполагал? И сделал это от отчаянья или, чтобы таким образом привлечь к себе внимание? Не знаю, не знаю…
На первой смене, когда в отделении находилось много сотрудников, было еще вполне сносно. Но на второй…
Особенно, если совпадало наше совместное дежурство. Меня даже уже начинала тяготить вторая смена, которую я любила. А ведь мне так нравилось время, когда расходились все, кто работал до шести. Мы закрывались на замок изнутри. Нас по пальцам можно было пересчитать: две телеграфистки, техник по аппаратам и я – дежурный редактор.
Если замолкали телетайпы, то и у меня не было работы. И я могла спокойно писать статью, читать книгу, болтать по телефону. Или, просто коротать оставшееся до десяти вечера время, удобно расположившись в кресле и прикрыв глаза. Но теперь всё было не так, не так…
На сердце легла тяжесть, а душа, словно, замерла. И моя, такая естественная способность сострадать, чувствовать переживания других, присущая мне по жизни и так необходимая в журналистской профессии, категорически отказывалась дать подсказку: как же теперь мне правильно с ним себя держать, чтобы подобное (упаси, боже) не повторилось?
Известно это: чужую беду руками разведу. А свою? Вот как мне теперь здесь работать дальше? Ведь внешне всё выглядело, как и прежде. И он, и я ходили на службу (как ни в чем не бывало).
Ну, получил втык начальник телетайпной за то, что, якобы, плохо со своими монтерами проводил работу по технике безопасности на рабочем месте. И всё. Поговорили для проформы – и забыли.
Но только не те двое, которые знали, что к «технике безопасности» случившееся не имеет никакого отношения…
Парадокс: жалость и мое понимание человечности на этот раз сослужили мне плохую службу. Теперь, когда я сталкивалась с ним на работе, я изо всех сил старалась не выдать своего волнения, отводя глаза в сторону, и даже, сожалея о том, что не ношу очки, которые, как мне казалось тогда, могли бы хоть чуточку сокрыть смятение моей души. Да разве дело было только в глазах!
Я начинала бояться не только посмотреть на него как-то не так, но и сказать что-то не то, чтобы не обидеть, призывая себя быть мягче, любезней и терпимее…
Очевидно, от меня, от всей моей сущности проистекал такой сгусток смятения чувств при очередной встрече с ним, что юноша понял это по-своему. Точнее, он сразу истолковал это в «свою пользу».
Он понял это, как мою слабость. И, очевидно, решил, что раз уж я «дала слабину» (в его понимании), то, рано или поздно, «не мытьем, так катаньем» он всё равно добьется моего расположения. Тем более, что у него на глазах развивался служебный роман его женатого напарника с симпатичной пухленькой блондиночкой из телетайпной.
«А чем же он хуже – такой молодой, высокорослый и, к тому же, неженатый?» – наверное, примерно, так рассуждал он.
И что мне было делать?
Юноша менялся на глазах. Его, еще недавно добродушная улыбка, сменилась ухмылкой. А глаза с прищуром откровенно и дерзко смотрели в мои, и весь вид его красноречиво говорил: «Ну, ты же всё прекрасно понимаешь. Ты мне нравишься. Я тебя выбрал, чего же тебе еще нужно? И не только выбрал. Я еще и пострадал из-за тебя, ты это учти»…
И я учитывала, и понимала, видя его перебинтованную в запястье руку. С ужасом понимала, что на меня давят (даже бессловесно), что меня хотят втянуть в какую-то игру, замешанную на обиде и прочих эмоциях, чтобы управлять мною против моей воли. Словно, юноша хотел меня убедить, что после случившегося, он вправе рассчитывать на некую привилегию. Ну, если не привилегию, то на снисхождение, милость, потакание своим желаниям… Что, впрочем, возможно, одно и то же, каким словом это не назови…
Хотя журналистов и называют «инженерами человеческих душ», но на тот момент я была, всё же, молода и недостаточно опытна. Ну, какой из меня психолог? Мне бы кто самой в той ситуации помог или подсказал. А я даже сестер своих не хотела «грузить» этой историей. Не успела рассказать. У них маленькие дети, да и прочих забот хватает…
Но одно я поняла верно: нельзя позволять собой манипулировать. Понимала-то я всё правильно. Но что мне было делать, если юноша даже стал меняться со своим напарником так, что все мои рабочие субботы и вторые смены стали совпадать только с ним? А должны были совпадать через неделю. Я понимала: мне просто перекрывают кислород…
«Вот видишь, я опять рядом. Не ожидала? А мы опять вместе. Тебе от меня некуда деться», – говорил его торжествующий взгляд.
И я понимала, что «свет в окошке» всё больше сужается. И также понимала, что данная ситуация устраивает его, и еще, пожалуй, молодую жену его напарника. Оно и понятно: молодой муж и отец раньше возвращается с работы, больше времени проводит в семье. И никаких тебе поздних вторых смен, и никаких соблазнительных и пухленьких блондиночек…
Но что же было делать мне? Я всё чаще стала прикрывать двери в свой кабинет, ограждая свое личное пространство, на которое всё время посягали…
И сейчас, когда пишу эти строки, помню те свои ощущения. Даже за закрытыми дверьми. Временами я чувствовала себя, как птичка в клетке… Временами – страусом, который прячет голову в песок… Или рыбкой, которую хотят подцепить на крючок? Будучи по знаку зодиака Рыбкой, я, по-моему, на тот момент хотела сделать невозможное: залечь на дно, и в то же время, плыть по течению…
Наверное, это было неосуществимо. Но кто же знал. Кто же знал… Или подсказал. Но, как бы там ни было, я начинала ощущать себя жертвой. А добродушный прежде паренек превращался в тирана. Так быстро менялось всё после того страшного сентябрьского вечера, когда с ним случилась эта «производственная травма»…
Очевидно, так не могло продолжаться бесконечно долго. Что-то должно было еще произойти. Этим чем-то была насыщена наэлектризованная энергетика воздуха, которым я дышала.
Как-то однажды (отлично помню, что это была именно моя рабочая суббота), возвратясь после обеденного перерыва, я, как всегда, застала «бессменного часового» у окна, а значит, и – у моих дверей.
Наш субботний рабочий график был с 9-ти до 6-ти. В этот день начальство и корреспонденты отдыхали. А наш состав был такой же, как и на второй смене: дежурный редактор, пара телетайписток и техник по аппаратам.
В этот день мы всегда закрывались изнутри на замок от посторонних и случайных посетителей: каких-то коробейников, ломившихся к нам и предлагавших товар, или незадачливых представителей всё той же «золотоносной жилы»… Контора над нами также работала по субботам.
Я зашла в «редакторскую» и прикрыла за собой дверь, тяжело вздохнув: «Ведь сегодня опять не его смена. Когда же закончится это дежурство у дверей моего кабинета?»
Сняла плащ и села в кресло, подумав с тоскою: «Ещё четыре часа до окончания рабочего дня».
Вскоре в дверь раздался негромкий стук. Я вздрогнула, но даже не поднялась с кресла. Этот звук означал: «Открой двери, я хочу тебя видеть…»
Конечно, подобные «игры» на первой смене были просто невозможны. Когда впервые я услышала этот стук, случилось это именно на второй смене. Я быстро распахнула дверь и увидела тогда растерянное его лицо.