— Сегодня, сэр? Нам обязательно надо поговорить сегодня?
Джеймс Гульд с трудом пошевелился, стараясь найти удобное положение для ноги.
— Нет. Нет, нам не обязательно говорить сегодня.
У него был такой ласковый голос. Хорейс внезапно сел в кресло напротив него.
— Извини меня, папа. Если ты в таком состоянии смог решиться встретить меня, то самое малое, что я могу сделать, это поговорить, если ты этого хочешь.
При свете свечей в железных канделябрах на столе около кресла отца Хорейс заметил обиду в глазах старика.
— Неужели я выгляжу таким инвалидом, когда хожу, сын?
Хорейс заставил себя улыбнуться, хотел сказать что-нибудь веселое и ободряющее. Ничего не придумал.
— Мэри хотела ездить каждый вечер встречать тебя, но я не пустил ее.
— Каждый вечер, папа? Ты отправлялся туда каждый вечер?
— Ну, я не хотел, чтобы ты приехал домой и тебя никто не встречал бы.
Хорейс подумал, почему его отец так и не научился разговаривать с удовольствием, как большинство южан. Ведь он жил на Юге с тысяча семьсот девяносто шестого года; а на острове Сент-Саймонс, среди дружественных, общительных плантаторов с тысяча восемьсот седьмого года, когда он получил правительственный контракт на проект и постройку первого маяка на острове. Он полюбил Сент-Саймонс так сильно, что уехать не смог, но островитянином по-настоящему так и не стал.
— Я просто приезжал в коляске и ждал парохода у Фрюина, — сказал Джеймс Гульд. — Обычно возвращался домой до темноты. Сегодня в первый раз пароход так запоздал.
В университете у одного из профессоров был такой же сухой, лишенный всякого чувства голос, как у его отца. Хорейс также никогда не ощущал, что ему удается установить с ним близкий контакт, но он хорошо относился к нему.
— Лучше бы ты не приезжал на пристань! Я хочу сказать, — разве ты думаешь, что я не знаю дорогу к нашему дому от Джорджии?
Джеймс Гульд смотрел на ковер. Потом он посмотрел на Хорейса.
— По-моему, ты не очень изменился, сын.
— О, я изменился, отец. Не потому ли ты меня послал учиться? Разве ты хотел бы, чтобы я остался провинциалом, деревенским парнем?
— Почему бы тебе не выпить этой хорошей холодной простокваши, пока мы говорим?
«Вот в этом и была трудность», — подумал Хорейс. Он никогда по-настоящему не говорил с отцом, а теперь, когда возникло так много всего, что трудно объяснить, как ему вдруг сразу начать? Он отпил глоток и поставил стакан, в душе жалея, что сестра оставила их наедине.
— Что теперь будут делать другие мальчики? — спросил отец.
— Другие мальчики?..
— Да. Сорок два твоих товарища, которые уехали из университета тогда же, когда и ты. Как будут устраивать свои жизни?
— Думаю, что большинство из них еще не знает. Мы поклялись держать связь друг с другом. — Хорейс потрогал толстое золотое кольцо на правой руке. — Мы заказали эти кольца с выгравированной надписью совсем перед отъездом из Нью-Хойвена. Мы дали клятву носить их всю жизнь.
— Можно мне посмотреть кольцо?
Хорейс протянул руку.
«Omnes in uno», — прочитал отец надпись на золотом кольце. — «В знак братства?»
— Да, отец.
— У некоторых из них, наверное, уже есть какие-то планы, — сказал Джеймс Гульд.
— Алекс Дрисдейл говорит, что поступит в другой университет. Мы с ним близкие друзья, но наши взгляды во многом расходятся.
— В какой университет ты хочешь поступить, Хорейс?
Юноша поставил свой наполовину пустой стакан.
— Ни в какой, отец. Я с этим покончил. Если преподаватели в Йельском университете так несправедливы, что же должно быть в других местах?
Джеймс Гульд долго молчал. Потом сказал:
— Ошибку совершает человек, если он мечтает о будущем своих сыновей. Отец должен помогать своим сыновьям, дать им образование, если он в состоянии это сделать, поддерживать их в стремлениях, но на этом и надо поставить точку.
— Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, папа.
— Я мечтал о том, что оба моих сына будут работать юристами. Джим женился неразумно, слишком рано. Думаю, что он и не собирался становиться юристом. — Он глубоко вздохнул. — Я тебе не писал об этом, Хорейс, но я купил соседний участок земли, Блэк-Бэнкс, — семьсот пятьдесят акров. Я официально передаю его Джиму, чтобы он приехал сюда и жил здесь. Когда он и Алиса вернутся этой осенью, они начнут строить себе дом. Но мне не следовало бы этого делать.
— Почему? Джиму повезло.
— Нет не повезло. Он оказался в капкане, его защемило между женой и его отцом-инвалидом, которому он нужен, чтобы помочь управлять землей. Алиса ненавидит эти места. Она боится негров и терпеть не может наш мох, свисающий с деревьев. — Джеймс Гульд откинул голову назад и продолжал, как бы говоря сам с собой. — Нет, у Джима и в мыслях не было заниматься юридическими науками. Если бы я не предложил ему дело, от которого он просто не мог позволить себе отказаться, он бы занялся отелями вместе со своим тестем в Нью-Хейвене.
Худое, угловатое лицо Хорейса стало напряженным. Он опять зашагал по комнате, то трогая какую-нибудь статуэтку, то открывая и закрывая крышку переплета семейной Библии, то смахивая воображаемую пыль с высокого письменного стола отца; у него вдруг возникла крайняя необходимость поговорить о своих собственных неприятностях. Надо объясниться и покончить с этим.
— Папа, ты не хочешь знать, почему я ушел из университета?
— Мне больше всего хочется знать, сын, что ты теперь думаешь делать.
Юноша сел на ручку диванчика у другой стены, нервно сжимая и разжимая руки.
— О, у меня все будет, как следует. Я чем-нибудь займусь. Видишь ли, я научился в университете думать.
— Это верно? — Хорейс узнал любимую, ничего не говорящую фразу отца. Он нередко оставался в сомнении, не зная, что подразумевалось под этими словами.
— Я хочу сказать, что я научился думать сам, самостоятельно. Иначе я бы не принял участия в протесте. Я целиком присоединился к нему, и умом, и сердцем. Но сначала я это обдумал.
— Это верно. — На этот раз не было вопросительной интонации.
— Отец, ты не хочешь спросить меня о том, что там произошло? Я уверен, что ты получил письмо от всемогущего ректора, но ты разве не хочешь знать правду?
Мимо уха Хорейса прожужжал москит, и он шлепнул его очень сильно.
— Ректор написал всем родителям. Я знаю, что произошло.
— Ты знаешь то, как они это понимают. Мы знали, что они изложат свою версию раньше, чем мы будем иметь возможность рассказать вам, как оно было.
— Я думаю, что, раз я — твой отец, университет был обязан меня информировать. — Он пошарил в кармане старой твидовой куртки и подал Хорейсу сложенное письмо, читанное много раз, судя по тому как оно было потрепано.