Мэри принимала суеверия Ларней как совершенную истину.
— Ты говоришь, ночная птица перелетела тебе дорогу двенадцать ночей тому назад? — спросила Мэри.
— Вот тогда неприятное случилось, наверняка.
— Да, надо признаться, что примерно тогда начались неприятности в Нью-Хейвене.
— Этот мальчик плохо не сделал! Ларней может сказать тебе сразу, масса Хорейс ничего не сделал.
Появился беспорядочный ряд полевых работников, и Мэри автоматически начала считать. Они все выйдут, все тридцать. В этом году не было негодных работников, но отец спросит, и она сможет сказать, что видела как все они направлялись к северо-западному полю. Мэри сосчитала мужчин, женщин и старших детей; они шли молча, обмотав веревки от мешков вокруг шеи, а мешки, висевшие сзади, хлопали их по ногам. Мэри сначала не обратила внимания на их молчание, но потом вдруг заметила его.
— Мама Ларней, что-нибудь случилось там?
Ларней не собиралась дать возможность Мэри изменить тему разговора.
— Ничего не случилось. Ларней сказала им не разговаривать около дома. Мой мальчик должен поспать. Мисс Мэри, что с ним?
Мэри повернулась от окна.
— Мама Ларней, от меня ты ничего не узнаешь. Мне известно только, что были какие-то неприятности и Хорейсу вместе с другими студентами пришлось уйти из университета.
Ларней вернулась к столу и начала давать выход чувствам на тесте, которое месила.
— А когда о неприятностях говоришь, мальчик тут не при чем, — бормотала она. — Мальчик хороший. Не причинял неприятностей. Я знала, что надо было моего сына Джули послать, он бы приглядел за ним. Джули умный черный мальчик, мисс Мэри. Он бы помог. — Она стала бить тесто кулаками. — И как это можно, массе Хорейсу только четырнадцать лет, и он без слуги один поехал?
— Мама Ларней, я тебе двадцать раз говорила, у северян не бывает личных слуг. Папа не хотел, чтобы над Хорейсом смеялись. Джиму не позволили взять слугу, так почему Хорейсу надо было взять с собой Джули?
Ларней еще раз стукнула по тесту, шлепнула его в большой глиняный горшок, чтобы оно поднималось, выпрямилась в полный рост — почти шесть футов — и заявила:
— Значит на Севере там одна белая шваль, но вы не белая шваль, и я прошу, чтобы вы ответили на мой вопрос, как леди. Масса Хорейс — мой мальчик, как и черный Джули, и я имею право знать.
Мэри дотронулась до плеча Ларней.
— Конечно, ты имеешь право знать, и я клянусь тебе, что ничего от тебя не скрываю. Слушай, мама Ларней, ты всегда была так дружна с Хорейсом, ты же знаешь отлично, что как только он встанет, он спустится к тебе на кухню поговорить.
Ларней посмотрела на потолок.
— Будет говорить со мной первым делом, я завтрак сама ему снесу.
От удивления и внутреннего сопротивления Мэри не смогла сразу ничего сказать, и в этот момент поняла, что проиграла.
— Ты права, мама Ларней. Тебе надо первой с ним увидеться. Я думаю, ты ему нужна больше, чем кто-либо на свете.
В девять часов Ларней поднималась по лестнице с большим подносом в руках. На него она положила большой ломоть ветчины с острым томатным соусом, горячую булку и миску овсянки с маслом, поставила кружку очень горячего кофе и компот из ее собственных грушевых консервов. На минуту она остановилась в коридоре, поставила поднос на сундук и расправила свое длинное, свободное платье и накрахмаленный передник, поправила яркую головную косынку. Потом глубоко вздохнула, постучала в дверь и отступила, улыбаясь, держа поднос наготове, надеясь удивить его.
В комнате было тихо. Она еще раз постучала, держа поднос на одной руке.
— Кто там? — Голос за закрытой дверью звучал резко. — Кто это, скажите, пожалуйста.
— Это мама Ларней, масса Хорейс, мама Ларней. Открой дверь, мальчик, и посмотри, что я принесла.
После небольшой паузы, показавшейся Ларней очень длинной, дверь приоткрылась на несколько дюймов, и оттуда чуть выглянул высокий, худощавый молодой человек.
— Масса Хорейс! — Она вложила всю душу в звук его имени. — Открой дверь, голубчик. Мама Ларней принесла твой любимый завтрак.
Он впустил ее, но отступил на четыре или пять футов, и Ларней почувствовала, что у нее из рук уходит сила, тяжелый поднос задрожал.
— Здравствуй, мама Ларней, — вежливо сказал Хорейс. Он, видимо, уже давно встал. Ставни были открыты, в комнате было светло от яркого солнца. Он уже вымылся, его волосы — он был шатеном — были аккуратно причесаны, по-другому, чем раньше: завиток спереди оказался зачесанным назад. Она долго смотрела на него.
— Это все, что ты мне скажешь, мальчик?
— Нет, нет, конечно, дай мне этот поднос. Он должно быть тяжелый.
— Убери руки! Ларней принесла еду и будет подавать, как всегда.
— О нет, в этом нет необходимости. Большое спасибо. Я могу с этим сам справиться.
Ошеломленная, Ларней отдала ему поднос. У нее начинала кружиться голова. Она смотрела, не веря глазам, как он легко поставил поднос около кровати, как будто всю жизнь заботился о себе сам.
— Я очень рад видеть тебя, мама Ларней. Мы так долго не виделись. И это такое внимание с твоей стороны.
Она шагнула к нему.
— Почему бы мне не принести тебе завтрак, масса Хорейс? Ларней не изменилась. — Она всматривалась в его глаза, не обращая внимания на то, что это ему неприятно. У него были те же бледно-голубые глаза, но выражение их казалось незнакомым.
— Ну что ж, пожалуй, мне лучше съесть завтрак, пока он горячий, — сказал Хорейс принужденным тоном.
Ларней отступила назад, высоко подняв голову, голос ее был чуть громче шепота.
— Ты хочешь, чтобы я ушла, мальчик? Так отпускаешь? Маму Ларней?
— Ну, да, так. У тебя, наверное, много работы. Но это очень заботливо с твоей стороны, и спасибо, мне больше ничего не нужно.
Ларней медленно отступала к двери, все еще глядя на него, сердце у нее тяжело колотилось, голос дрожал.
— Да, сэр. — Она выпрямила плечи. — Да, сэр. Если это все, что вам надо, масса Хорейс, я пойду к себе в кухню. — Она приостановилась и сделала еще одну попытку, протянув руку к подносу с почти застенчивой улыбкой: — Я сделала овсянку, и там компот из моих собственных заготовок.