— Она уже несколько лет как умерла.
— Опять же, и ваши чувства следовало учитывать.
Мартин хмыкнул.
— Бросьте. Хотите, чтобы я поверил, будто вы были озабочены моими чувствами?
— Ни капельки, — охотно признал Роберт. — Но Клара была. А после ее смерти… я стал относиться к этим картинам как к сугубо личному делу. Когда я помру, времени будет достаточно.
— То есть, никто о них не знает?
— Кроме вас. И Джойс. Мой нью-йоркский агент подозревает, а поверенному я дал инструкции насчет них. — Он допил свое пиво и заглянул в бутылку, точно там, на дне, можно было прочесть имена других осведомленных людей. — Вот к чему вы должны быть готовы, Мартин. Я никогда не гнался за славой, но похоже, все-таки прославился, по крайней мере в определенных кругах. Когда я умру, Клара станет очень знаменитой дамой. Тайны ведь все обожают. Коли уж на то пошло, — он улыбнулся, — вам стоит застолбить за собой права на экранизацию.
— Вы знали, что она умирает?
— Да, она сказала мне, когда ей впервые поставили диагноз. В то лето я писал ее, как и всегда.
Холодными после бутылки пальцами Мартин помассировал себе виски.
— Она настаивала. Да и я, конечно, хотел. Я не мог ее не писать. Будь это возможно, я продолжал бы до самого конца.
— Зачем?
— Вы имеете в виду, зачем писать ее болезнь?
Нет, он имел в виду другое. Ему трудно было заставить себя это произнести.
— Зачем было вообще ее писать, Роберт? Вот что меня удивляет. Она была не из тех, кого называют красавицами.
Его собеседник не промедлил ни секунды.
— Да, Мартин. Она была не из тех, кого называют красавицами. Она была одной из самых прекрасных женщин, каких мне когда-либо доводилось встречать.
Верно, подумал Мартин. Это было ясно и по картине, с того самого момента, как он ее увидел. И в следующем вопросе крылась причина его приезда на этот остров.
— Почему? — услышал он свой собственный вопрос. — Что в ней было такого?
— Вы же не хотели говорить об искусстве, Мартин, — отозвался художник.
Тем вечером Мартин с Бет поужинали при свечах в ресторанчике маленькой гостиницы, где они остановились. Свечи были не роскошью, а необходимостью. Гроза разразилась над островом с нарочитой поспешностью — по крайней мере, такое впечатление возникло у Мартина. Впервые солнце спряталось за облако тогда, когда он подошел к мастерской Тревора. Ко времени его ухода, час спустя, уже все небо было затянуто низкими ворчащими тучами. Художник, справедливо предсказав скорое отключение электричества, настоял на том, чтобы Мартин захватил с собой фонарь. «Просто оставьте его в номере, — попросил он. — Я встречаюсь с Деннисом и Пат чуть ли не каждый день. Они вернут». При этих словах Мартин улыбнулся и покачал головой. Роберт Тревор прочел его мысли и ободряюще кивнул. «Мы же островитяне, Мартин. Такая тут жизнь».
Тревор проводил его до самой калитки, что явно стоило ему немалых усилий.
— Что с вашей ногой, Роберт? — спросил Мартин, подняв щеколду и собираясь выйти.
— Это бедро, — объяснил художник. — Говорят, нужен новый сустав. Я пока не решил.
Мартин вспомнил дряхлый столик, на котором Тревор держал краски, его отломившуюся ножку, которую все время приходилось возвращать на место. Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы угадать в Треворе ярого противника любых обнов.
— Вы ее не навестили, — заметил Мартин, когда калитка между ними захлопнулась. Это была последняя отчаянная попытка вынести порицание.
— Да.
— А зря, — сказал он. — Вы могли бы прийти с Джойс, назваться старым приятелем. Я бы ни о чем не догадался.
— Я думал об этом, — признался Тревор. — Но мне совершенно недвусмысленно дали понять, что это ни к чему. Вы оказались на высоте положения — так я слышал.
Вдали низко прогрохотал гром.
— Кстати, именно этого наша подруга Джойс и не может вам простить, — продолжал Тревор. — Ваша верность Кларе в последние несколько месяцев привела ее в бешенство. Раньше она всегда считала, что имеет полное право вас презирать.
— Я оказался на высоте положения во время ее смерти, но не при жизни?
— Что-то вроде того, — кивнул Тревор. — Но нет худа без добра. Благодаря желанию этой женщины вас наказать вы стали обладателем превосходной картины.
— Да я не знаю, что с ней делать, — сознался Мартин. — Пришлось снять там, на Западе, камеру хранения.
— С кондиционером, надеюсь.
Мартин кивнул.
— Кроме нее, там ничего нет.
— Если она вам не нужна, я с удовольствием заберу.
— Теперь смотреть на нее будет еще тяжелее, — признался он, уже понимая, что никогда не вернет эту картину Роберту Тревору. — Такая грусть у нее на лице. И то, как она стоит на пороге. Я всегда буду знать, что вы и есть тот, кого она ждет у этой двери.