— Эй, — сказал Мартин, когда парень отошел к противоположному борту, за пределы слышимости. — Здесь тебе не Лос-Анджелес.
— Да ну? — отозвалась она с притворным удивлением. — Неужели?
— Точно, — подтвердил он, снова переводя глаза на страницы брошюры. — В Новой Англии по-другому относятся к обнаженной натуре.
Сам он родился и вырос в Калифорнии, а на северо-восток ездил всего пару раз, на съемки: однажды в Южный Коннектикут, где Новой Англией почти не пахло, и однажды в Бостон — город как город. Но ведь когда-то на этой каменистой почве и вправду процветало пуританство! После того как они прокатились по берегам Мэна из Портленда на север, Мартин почувствовал, что понимает, почему у обитателей этого сурового негостеприимного края могло сложиться более строгое отношение к сексу, чем у жителей Малибу.
— Слушай, старичок, эти игрушки дорого мне обошлись.
Что ж, тут не поспоришь. И не только они, подумал Мартин. Бет твердо верила в радикальные методы устранения физических несовершенств — можно даже сказать, твердо верила в самое твердость. Ее тридцатипятилетнее тело было упругим и худощавым, длинные ноги — загорелыми и рельефными, точно канаты, живот — плоским от бесчисленного количества жесточайших скручиваний. Если уж говорить начистоту, грудь у Бет могла бы быть и помягче, во всяком случае, на вкус Мартина: смотреть на нее было приятнее, чем ее ласкать. После того, что Бет с ней сделала, ее соски постоянно находились в состоянии эрекции. Если тот парень у перил все хорошо разглядел, он уже получил от этой груди максимум возможного удовольствия.
«Калифорнийцы как вид, — любил задумчиво повторять друг Мартина режиссер Питер Аксельрод, — постепенно вытравляют из себя последние следы уродства». А заодно и красоты, порой думал Мартин. Живя в Лос-Анджелесе и работая в кино, Мартин имел дело со многими прекрасными женщинами, и даже самые прекрасные из них знали за собой недостатки, которые их огорчали. У Одри Хепберн это были брови. У Мерил Стрип — нос. На площадке он частенько становился свидетелем взволнованных перешептываний, когда какая-нибудь актриса вдруг впадала в панику из-за иррационального предчувствия, что следующий дубль обнажит или подчеркнет тот самый ужасный изъян, который она так тщательно старается скрыть. Аксельрод, чье лицо было сильно обожжено с детства, решал эти проблемы одним махом. «Посмотрите на меня, — спокойно говорил он. — Посмотрите мне в лицо и скажите, что вы безобразны». За это они его и любили, подозревал Мартин, и даже спали с ним из благодарности. Вернувшись в режиссерское кресло, он давал актрисе несколько минут, чтобы собраться, объясняя своим нетерпеливым помощникам: «Каждый хочет быть идеальным. Я очень надеюсь, что наш с вами фильм в эту категорию не попадет». На этот счет, отвечали ему, он может не беспокоиться.
И вот что странно. Когда сам Аксельрод наконец женился, уже в зрелые годы, он выбрал себе супругу, как две капли воды похожую на Бет: лет на двадцать моложе его, с лицом и фигурой, безупречная симметрия которых наводила на мысль о компьютерной графике. Выходит, что если кто и виноват, то разве лишь сами мужчины. Так сказала бы Джойс. В конце концов, именно мужчины задают стандарты женской красоты. Мартин был уверен, что когда-нибудь — впрочем, вряд ли при его жизни — выяснится, в чем виноваты женщины.
Оторвав взгляд от брошюры, Мартин увидел, что над темной кромкой островного леса показался силуэт маяка. Он встал и подошел к перилам, чтобы рассмотреть его получше. Уже через несколько минут паром обогнул южную оконечность острова и вошел в крошечную бухточку с горсткой разбросанных по берегу домиков, словно вкрапленных в склон холма. Один маяк, торчащий высоко над поселком, сверкал белизной, будто его перенесли сюда прямиком с картины Эдварда Хоппера. Весь пейзаж был отчетливым до мельчайшей детали. Глаза Мартина заслезились на резком ветру, и, почувствовав Бет у своего локтя, он попытался тыльной стороной ладони смахнуть слезу с уголка левого глаза — жест, как он надеялся, вполне естественный. Однако она, видимо, заметила, потому что сказала:
— Не ревнуй, детка. Тут осветителем поработал бог.
Лишь после того, как они покинули катер, нашли на причале свои сумки и побрели в гору к гостинице, где собирались остановиться, — по рейтингу она была на острове второй, — Мартин обернулся и увидел стоящее на корпусе судна имя: «КЛАРА Б.»
Он ничего не рассказывал Бет о своей жене — только то, что она умерла несколько лет назад и что под конец их брак держался, можно сказать, по инерции. Похоже, Бет удовлетворил этот скудный отчет; впрочем, она всегда довольствовалась той информацией, которую предлагал Мартин, и не требовала большего. Он поверил бы, что она искренне нелюбопытна, если бы время от времени, когда он бывал особенно уклончив, она не задавала ему какой-нибудь каверзный вопрос спустя несколько дней или даже недель после разговора, как будто только теперь догадавшись, что он утаил от нее нечто важное. Хуже того, она всегда помнила его и свои точные слова, поэтому при новом возвращении к теме он не мог сослаться на то, что прежде не так ее понял. Часто ее вопросы принимали форму утверждений — вот как сейчас.