— Не беспокойся. Когда в Роксетере ковали наконечники стрел, там знали, что пользоваться ими буду я. По крайней мере, большими. И сестру твою сберегу.
Ушел. Интересно, как он Эйру опекать собирается? Ее, и все пять колесниц, что еще на ходу. Все-таки как судно назовешь — так оно и поплывет. Две из семи «Пантер» сломались на переходе в полторы сотни километров. Без боя. Кажется, пора пересматривать конструкцию. Чтоб получился «Т-34-85». Или хоть «Шерман». А заодно придумать применение для трехосной рессорной повозки, помимо обозного. В Рождественскую битву только обоз и спас! А если сделать на основе таких колесниц специализированные подвижные укрепления?
Тут и выяснилось — зрительно представить вещь у Немайн не получается! Клирик, если нужно, видел чертежи в голове — а ей нужна бумага перед глазами. Пока чертила — всё получалось. А без пера и бумаги — ничего. Образы путаются и сливаются, рождая невнятных чудовищ. То-то при осаде Кричащего холма руки сами тянулись набросать эскиз… Клирику это казалось забавным. А ей нет! Сида принялась вспоминать задачки из полузабытого курса начертательной геометрии — но проявить перед глазами абстрактные линии не получилось. Зато, взяв за пример один из окрестных холмов, удалось мысленно дорисовать простые сечения плоскостями… В голове разлилась тупая боль — будто маленький комочек мозга, привыкший баклуши бить, заставили носить камни. И тут абстрактная линия взбухла вражескими воинами. Саксы все-таки начали атаку. На центральный лагерь, самый большой.
Колонна — а скорее, вытянутая толпа — старается идти тихо, крадучись. Начало даже казаться, что внизу разворачивается бездарная кинопостановка, и орда статистов сумеречным днем изображает ночь и скрытность, изо всех сил стараясь не брякать обильным железом. Впечатления впечатлениями, но… Этот шепот — последний.
— Готовьсь!
По лагерю пробегает шелест. В спящих гленцы не играют давно. Теперь же стрелы ложатся на тетивы, руки перехватывают копья и билы покрепче. Теперь — громко:
— Свет!
Загораются факелы. Не фонари — ориентиры. Прямой крест, косой, круг с крестом…
— Альфа! Прямой, возвышение два, — значит, две ладони, — Бей!
Враг успевает понять, что замечен, уйти от стрел — нет. Даже щиты подняли — на звук. Жаль, с соседний укреплений не дострелить. Один лагерь работает — два ждет. Одна колонна? Что-то их маловато для единственного и главного удара. Хотя и больше, чем всех её сил, вместе взятых. Всё равно не верится, наверно, другие поотстали. Вот и они. Хорошо, что есть река: Немайн со своей вышки видит все позиции войска, город ничего закрывает.
— Бета! Прямой, возвышение один. Бей! Дельта, круг, возвышение два. Бей!
Вторая колонна хочет пройти между «Бетой» и «Дельтой» к незащищённой стене. Сверху сыплются малоопасные, излётные стрелы. Шиты, само собой — подняты. Но многих стрелы задевают. И колонна не сразу замечает, что успешно влипла в «минное» поле. Не простенькое, наспех набросанное прошлой ночью, а любовно вкопанное больше, чем за неделю. И если трибол всего лишь пропорет ступню, то стрекало — и до живота доберется.
А ведь простейшая вещь. Даже без пружины. Грабли, да и только. Но грабли, верхняя часть которых вооружена железным острием. Простеньким, без режущих кромок. Дешевка. Даже не дротик. Вот только что должен подумать враг, напоровшись ночью на засаду из сотни — другой подобных штуковин? Особенно если римские военные трактаты наизусть не учил, зато слыхивал сказки о сидовском колдовстве, обращающем траву и кусты в непобедимые армии.
Саксы опускают щиты и мужественно вступают в битву с капканами. А сверху — стрелы. Шесть сотен луков с двух сторон — и это диведцы. Лучше них — никого ближе Персии. А в темноте не особенно разберёшь — отчего пал сосед.
И если «стрекало», раз сработав, застревает в щите, иной раз и разваливается, перерубленное мечом — то триболу ничего не сделается. Да их и не заметит никто — пока без ступни не останется. А и останется — решит, что напоролся не на простую железячку, а на сидовское колдовсво. Или гоблинский кинжал — по вкусу. И всё-таки саксы рубились с призрачным воинством, и шли вперёд. До рвов. Там обнаружилось — все, кто нес фашины, полегли.
Казалось бы — препятствие послабей минного поля. Не кусается. Зато его видно — а за частоколом впереди мерещатся бритты с копьями и билами. Были предложения — чучел наделать. Не успели. А вот натыкать старья из ограбленной сокровищницы времени хватило. И саксы — встали. Сбили" стену" и терпят расстрел, чего-то ждут. Удара изнутри! Которого всё нет и нет. За стеной Глостера тоже ждут — ложного отступления и сигнала с холмов. Но эти-то ждут в безопасности.
А рядом — чуть не под ногами — саксы прорвались ко рвам. Теперь врага видит уже не одна сида. А тем, что на другой палочке буквы «V», кому пение стрел сквозит между лопаток, стоит напомнить:
— Все хорошо! Все держим! «Альфа», превышение пять — Бей!
Фашины летят в ров, а в фашины — стрелы-зажигалки. Наконечник у каждой — клетка с раскаленными углями, да крюк острей рыболовного: за крыши цепляться. Ну, или — за фашины. А то, перелетом, и саксу за щит. Или за рукав. А то и за штаны. Жаль, мало огневых наконечников. А фронт широкий, а саксов много. Господи, до чего же их много! Даже в одной колонне. Один ров уже перешли — во второй защитники льют масло, поджигают — а кое-где уж и билами отмахиваются. Последнее время и рыцари билами не брезгуют. Только настаивают, что к боевому билу нужно приделать пыряло. Как к колесничному копью или римскому пехотному топору. Введенное императором Маврикием оружие отковано всего в нескольких экземплярах — пока сида не проснулась, там перешли на короткие мечи — но имело все шансы во благовремении вытеснить с полей сражений классический топор.
— Все укрепления держатся!
Пока это так. Пусть так и будет! Окта, где ты? Без тебя плохо. В частоколе прорехи.
— Резерву — укрепить линию.
Надолго ли хватит того резерва? Лучшая сотня — но всего одна. На сей раз — именно лучшая. Чтобы ни у кого не возникло подозрения, что за спинами вновь лишь видимость поддержки.
— Лучники — поднять копья!
Но над холмом взлетает колесница под белым «Драконом». А за ней — медленно строится рыцарский клин. Опускает копья. С колесницы стрелок машет рукой. Где ж ты, граф, проплутал лишний час? Непонятно. А что поделать — ночь. Спасибо, вообще вышел куда собирался…
После битвы Немайн пришлось перед Октой извиняться за дурные мысли: причиной опоздания стали не блуждания в потемках, а третья колонна. Вот она как раз блуждала — хотя должна атаковать вдоль берега Северна, между рекой и лагерем «Бета». А в результате столкнулась — лоб в лоб — с группой графа Роксетерского. Окта спешил выйти на вершину холма. И ударить в тыл хвикке на самом опасном участке. Отряды могли разминуться в безлунной тьме, разойтись выполнять задачи — каждый — свою. А если бы один из них заметил врага раньше — тот бы и победил. Быстро. Но вышло иначе, и пять колесниц, шедших в голове британо-мерсийской конницы, врезались в пешие порядки саксов. Те успели поступить «правильно». Слухи о колесницах ходили давно. Потому вожди припомнили слова уэссекского советника, отзывавшегося о боевых колесницах с крайним пренебрежением. По его словам выходило: достаточно расступиться и забросать возниц дротиками.
Саксов подвела заносчивость греков и римлян. Впрочем, жизнеописатели Александра и диодохов ругали колесницы серпоносные, а Цезарь удостоил умеренной похвалы британские — именно за то, что, способствуя маневренной партизанской войне, в битву не лезли.
Саксы расступились — но до дротиков дело не дошло. В брешь ударила кольчужная конница. Клин разжал саксов надвое, но начал увязать в массе. Посыпались удары. Проходя сквозь строй, колесницы вреда особого не нанесли. Разве Анна вновь окровавила крюк, а Окта любезно вернул врагам ту самую франциску, из-за которой остался без любимого скакуна и на ближайшие недели лишился способности ездить верхом. Зато, прорвавшись, ударили болтами — в спины рубящихся со всадниками бойцов. От штурмового строя к тому времени и так ничего не осталось — а импровизации, возникшей от непроизвольного смыкания, хватило ржания, лязга колёс, болтов и крюков, да метких дротиков графской свиты. Что колесницы в одиночку не ходят, Окта уяснил сам — и в людей своих вбил. Днем маленький отряд не добился бы ничего — но ночь увеличивает врага лучше любой лупы. Началось бегство.