Игорь умолк. Татьяна, по какому-то смутному наитию, спросила:
— Этот хозяин фирмы — ваш отец?
Игорь поднял на неё глаза, улыбнулся.
— Да, — сказал он.
— Но если ваш отец такой состоятельный, почему вы здесь? — спросила Татьяна, окинув бедную, почти пустую комнатку взглядом. — Вы с ним… поссорились?
Игорь покачал головой.
— Нет. Отец никогда не оставляет меня.
Странно всё это, подумала Татьяна. Странные речи, что к чему — непонятно. Но всё равно что-то в Игоре было такое, что влекло её, как свет — ночного мотылька.
— Мой папа тоже меня очень любит, — сказала она. — Но бывает так, что я на него очень сержусь.
Игорь улыбнулся, и Татьяне показалось, что из его молодых глаз на неё на одно краткое мгновение взглянул тысячелетний мудрец, усталый и печальный. Он налил в стаканчики ещё вина.
— За наших родителей, — сказал он.
— Что ж, давайте, — сказала Татьяна.
Они снова выпили.
— Вы не голодны? — спросил Игорь. — Есть ещё батон и сыр. Давайте сделаем бутерброды?
— Давайте, — согласилась Татьяна.
Она смотрела, как Игорь нарезал сыр, разложив на зелёной табуретке газету, и ей вдруг показалось, что она знала его уже тысячу лет. Всё это: зелёная табуретка вместо стола, газета и сыр — показалось Татьяне мучительно знакомым, только она не могла вспомнить, где она это раньше видела. Мягкий ароматный батон был в самом деле вкусен, и несколько минут они молчали, жуя бутерброды и запивая их чаем.
— Вы очень проголодались, Таня, — сказал Игорь серьёзно.
Она ничего не ответила. На её глазах вдруг выступили слёзы, а в горле встал ком, не давая ей проглотить кусок бутерброда, который она жевала.
— Таня, милая. — Игорь взял её лицо в свои ладони и заглянул ей в глаза. — Не плачьте из-за этого, не тратьте свои драгоценные слёзы на такие пустяки. Эти бриллианты должны пролиться по гораздо более важному поводу.
Татьяна опять удивилась: она ничего не рассказывала ему, но он как будто знал о ней всё. Он знал, почему она плакала, а она знала, что он это знает. А потом он поцеловал её.
Они сидели на подоконнике и соревновались в пускании из окна самолётиков, сворачивая их из страниц старых журналов, которые нашлись у Игоря под диваном.
— Никогда бы не подумала, что буду сидеть вот так и пускать самолётики, — заметила Татьяна и засмеялась. — Как малое дитя!
— Это самое ценное в вас, — сказал Игорь. — Не теряйте этого.
Земля перед домом была усеяна самолётиками, белевшими в темноте.
— Кажется, мы намусорили, — засмеялась Татьяна, слезая с подоконника.
— Ничего, — сказал Игорь, закрыв окно. — Пойдёмте на диван?
— Мне холодно, — прошептала Татьяна.
Игорь прижал её к себе.
— Я вас люблю, Таня, — сказал он.
— Странно, — проговорила она. — Мне кажется, что я вас — тоже.
Она сказала это от души — смело, решительно, потому что знала, что это правда. Ей казалось, что она любила Игоря всю жизнь. Она с удивлением открыла эту истину и долго любовалась ею, как внезапно распустившимся в снегу южным цветком. Всё, что было до Игоря, казалось ей долгим сном, в котором не участвовало ни её сердце, ни ум; всё было подёрнуло мутной пеленой, сквозь которую она смотрела на жизнь, не проживая её в настоящем смысле этого слова.
Татьяна сказала:
— Я тебя люблю.
Игорь ответил:
— А я — тебя.
Она сказала:
— Разве такое бывает?
Он ответил:
— Если это случилось с нами, значит, бывает.
— Я не верила в это, — призналась она.
Он ничего не сказал. Девушка встала, преодолевая сопротивление руки Игоря, который не хотел её отпускать.