— Сколько ему потребуется.
— Значит, мы и кормить его будем?
— Стало быть, будем.
— А с каких таких богатств?
— Я подзаработала немного.
— Как это?
— Ну… Не подзаработала. Серёжки продала.
Отец нахмурился.
— Бабушкины?
Татьяна вздохнула.
— Бабушкины.
Видно было, что отец расстроился. Он сел в кресло и замолчал, засопел, уклонился от объятий Татьяны. Сама расстроившись, она оставила его в покое и ушла к себе в комнату. Через пять минут пришёл Женя.
— Я вымыл посуду, — сказал он, вытирая руки о рубашку.
— Спасибо, — машинально пробормотала Татьяна.
— Это тебе спасибо, — ответил Женя.
Посмотрев на разложенные на столе тетради, она спросила:
— Переписал?
— Ещё не всё, — сказал он. — Можно, я ещё попишу?
— Да ради Бога, пиши.
— Я тебе не мешаю?
Она улыбнулась.
— Нет, нисколько. Пиши.
Отец смотрел телевизор, Женя писал, а Татьяна в тоске смотрела на Маяк, сидя у окна на кухне. Она силилась понять, что произошло, и не могла, всякий раз натыкаясь на непробиваемую стену. Всё это было из области фантастики, но Татьяна не верила в возможность подобного в реальности. Но, тем не менее, это произошло — и понимай, как хочешь. Единственное объяснение, которое вертелось у неё в голове, — это какая-то ошибка. Но кто ошибся и в чём именно ошибся — вот что было самым непонятным. Снова и снова она собирала кусочки головоломки, но всякий раз неправильно, и картина не получалась. В отчаянии и досаде она била кулаком по столу, собранные ею частички разлетались, и она снова принималась за этот мучительный подбор. Ей всё время казалось, что Игорь был где-то рядом, даже смотрел на неё, она постоянно чувствовала спиной его взгляд, но оборачивалась — и никого не видела. Его любящие, немного грустные глаза смотрели на неё отовсюду, она не могла никуда деться от них.
Более того, ей чудилось, что он видел не только её саму, но и читал в её сердце все чувства, и все её мысли были ему известны, как собственные. Это даже немного пугало её. Каждое движение её души он знал в самом зародыше, и ей тотчас становилось стыдно за все недостойные помыслы, едва они возникали у неё в душе. Он судил её, судил ежеминутно, и его суд был справедлив — она это знала. И не могла оправдаться.
Ночь прошла в холодном, тревожном полусне. Татьяна озябла и даже под одеялом не могла согреться, а утром встала совершенно больная. Мокрая от слёз подушка стала ей ненавистна, и она оторвала от неё лицо с содроганием в душе. Ей было почти всё равно, чем собирался заниматься сегодня Женя, не хотелось ехать на занятия, но она заставила себя. Была суббота, в расписании стояло всего две пары, но она пошла на них. Ей нужно было переключиться на что-нибудь, чтобы не сойти с ума.
У неё болела голова. Едва придя домой, она упала на кровать и сказала:
— Пожалуйста, не трогайте меня.
В воскресенье Женя — небывалое дело! — засел за учебники. Он ничего не объяснял, молча переворачивал страницы и делал какие-то выписки, молча жевал бутерброды с колбасой, пил кефир и ходил курить на лестничную площадку. Хотя они перешли уже во второй семестр четвёртого курса, от него веяло сосредоточенностью первокурсника, он забавно шевелил челюстью и чесал подбородок. Что послужило причиной для такой перемены, Татьяна не знала, а Женя не рассказывал. Вечером, когда она стояла на кухне у окна и со слезами на глазах смотрела на Маяк, на её плечи легли чьи-то руки. Татьяна вздрогнула.
— Извини, не хотел тебя пугать, — услышала она Женин голос.
Господи! Ей уже померещилось было, что это Игорь! Она вздохнула и прикрыла глаза ладонью. В кухне было темно, свет сюда проникал только из прихожей.
— Ты всё время грустная, — сказал Женя, стоя у неё за плечом.
Она не знала, как ответить, поэтому промолчала. Женя тоже помолчал, ожидая ответа, и, не дождавшись, сказал:
— Я поступил по-свински. Всё никак не решался про это заговорить…
— Не стоит и начинать, — чуть слышно перебила она — с лёгким звоном инея в голосе.
Он мучительно умолк, напряжённо дыша у неё за плечом. Она устало ждала, когда он справится с собой, и ей почему-то самой было неприятно и досадно на себя за то, что повергла его в смятение и стыд. Он оправился от этой моральной пощёчины и продолжил:
— В общем, фигня какая-то получилась. Я пьяный был, Тань.
Он умолк, Татьяна тоже молчала: ждала, что он скажет дальше.
— Эта Вика… Она — соска. Просто тупая соска. А ты…
Татьяна обернулась, её глаза блеснули в полумраке.