— Давайте, — согласилась Татьяна.
Она смотрела, как Игорь нарезал сыр, разложив на зелёной табуретке газету, и ей вдруг показалось, что она знала его уже тысячу лет. Всё это: зелёная табуретка вместо стола, газета и сыр — показалось Татьяне мучительно знакомым, только она не могла вспомнить, где она это раньше видела. Мягкий ароматный батон был в самом деле вкусен, и несколько минут они молчали, жуя бутерброды и запивая их чаем.
— Вы очень проголодались, Таня, — сказал Игорь серьёзно.
Она ничего не ответила. На её глазах вдруг выступили слёзы, а в горле встал ком, не давая ей проглотить кусок бутерброда, который она жевала.
— Таня, милая. — Игорь взял её лицо в свои ладони и заглянул ей в глаза. — Не плачьте из-за этого, не тратьте свои драгоценные слёзы на такие пустяки. Эти бриллианты должны пролиться по гораздо более важному поводу.
Татьяна опять удивилась: она ничего не рассказывала ему, но он как будто знал о ней всё. Он знал, почему она плакала, а она знала, что он это знает. А потом он поцеловал её.
Они сидели на подоконнике и соревновались в пускании из окна самолётиков, сворачивая их из страниц старых журналов, которые нашлись у Игоря под диваном.
— Никогда бы не подумала, что буду сидеть вот так и пускать самолётики, — заметила Татьяна и засмеялась. — Как малое дитя!
— Это самое ценное в вас, — сказал Игорь. — Не теряйте этого.
Земля перед домом была усеяна самолётиками, белевшими в темноте.
— Кажется, мы намусорили, — засмеялась Татьяна, слезая с подоконника.
— Ничего, — сказал Игорь, закрыв окно. — Пойдёмте на диван?
— Мне холодно, — прошептала Татьяна.
Игорь прижал её к себе.
— Я вас люблю, Таня, — сказал он.
— Странно, — проговорила она. — Мне кажется, что я вас — тоже.
Она сказала это от души — смело, решительно, потому что знала, что это правда. Ей казалось, что она любила Игоря всю жизнь. Она с удивлением открыла эту истину и долго любовалась ею, как внезапно распустившимся в снегу южным цветком. Всё, что было до Игоря, казалось ей долгим сном, в котором не участвовало ни её сердце, ни ум; всё было подёрнуло мутной пеленой, сквозь которую она смотрела на жизнь, не проживая её в настоящем смысле этого слова.
Татьяна сказала:
— Я тебя люблю.
Игорь ответил:
— А я — тебя.
Она сказала:
— Разве такое бывает?
Он ответил:
— Если это случилось с нами, значит, бывает.
— Я не верила в это, — призналась она.
Он ничего не сказал. Девушка встала, преодолевая сопротивление руки Игоря, который не хотел её отпускать.
— Я хочу к окну, — сказала она.
Он отпустил её, но наблюдал с дивана за каждым её движением.
— Я смотрела на это окно оттуда, снаружи, — сказала Татьяна. — Я даже мечтать не могла, что окажусь по эту сторону, внутри. Знаешь, это окно — самое удивительное в тебе.
— Ты будешь по эту сторону, — странно сказал Игорь. — Если будешь любить меня.
Эти непонятные высказывания озадачивали Татьяну, умом она их не могла постичь, но всякий раз, как её разум натыкался на стену, её сердце вздрагивало и сжималось в сладком томлении. Как будто ему было известно нечто, чего не знал её ум.
Забывшись, девушка стала рассказывать ему обо всех неурядицах, которые имели место сейчас в её жизни, и он слушал — внимательно, не перебивая. Всякий раз, взглядывая в его глаза, Татьяна не могла отделаться от странного впечатления, будто Игорю всё это было давно известно — и даже лучше, чем ей самой. Он сказал:
— Не о том печалишься, Таня.
Он уже говорил это, вспомнила Татьяна. И Игорь, как бы прочитав её мысли, повторил то, что он уже говорил:
— Прости и отпусти его. Он получит по делам его.
Татьяна смотрела на него с удивлением, но почему-то у неё не поворачивался язык что-либо спросить. Он тоже ничего не говорил, но Татьяне было хорошо с ним и молчать. Незаметно ей захотелось спать, и она склонила голову ему на грудь. Чувствуя лёгкие прикосновения его пальцев к своим волосам, она закрыла глаза.
Когда она открыла глаза, в комнате никого не было. Сев на диване, она посмотрела в окно и увидела розовеющий край неба. Подойдя к окну, Татьяна окинула взглядом открывавшийся из него вид. Знакомый двор в незнакомом ракурсе смотрелся как-то по-новому: он казался немного меньше из-за высоты. А ещё была видна крыша её пятиэтажного дома, которую она раньше тоже не видела, поскольку никогда не поднималась так высоко. Она приложила к глазам бинокль и навела его на окно своей кухни. Отец открыл холодильник, достал пиво, открутил крышку, приложил горлышко ко рту, а потом встал так, как часто вставал: согнувшись, облокотившись на подоконник и глядя в окно. Сердце Татьяны ёкнуло от жалости: он ждал всю ночь и беспокоился. Взглянув на часы, она ахнула: было уже полдевятого утра.
На табуретке лежала шоколадка и нетронутая ими вчера гроздь винограда, стояла баночка йогурта, а все остальные следы их вчерашнего угощения исчезли. Игоря нигде не было, и Татьяне не оставалось ничего, кроме как покинуть комнату — она опаздывала в университет. Уже у двери она обернулась на табуретку. Всё, что лежало на ней, явно было оставлено для неё, догадалась Татьяна. Не взять это она не могла. Подобрав с пола пакет, она собрала всё в него и вышла в коридор. Спускаясь, она ни с кем не встретилась: жильцы дома как будто вымерли.
Когда Татьяна вернулась домой, отец только спросил:
— У этого парня была?
— Если ты имеешь в виду Женю, то нет, — ответила Татьяна. — С Женей у меня всё.
— Как это? — удивился отец.
— Вот так.
Она чувствовала себя как-то необычно, по-новому. Все неурядицы казались ей суетными мелочами по сравнению со Светом Маяка; она как будто взирала на всё откуда-то с недосягаемых подоблачных высот, где не было никаких забот, слёз, суеты, страданий. Душа её была незамутнённым зеркалом, от которого отражалось всё дурное. В её сердце был Игорь. Вместо того чтобы пойти в университет, она зашла в парк, села на скамейку и заплакала — не от досады или отчаяния, а от новых непонятных чувств, захлестнувших её, как волна цунами.
Девушка сидела долго, то улыбаясь, то плача, а то — улыбаясь и плача одновременно. Глядя в небо, на плывущие облака и колышущиеся на ветру голые ветки, на которых скоро должны были набухнуть почки и распуститься листья, она дышала полной грудью и подставляла солнечным лучам лицо. Её плечи сотрясались, и грудь теснило что-то огромное, чему она не могла дать названия. Она была счастлива, и от счастья, лившегося из её глаз, таяли льдинки на лужах.